Сарку за то время, пока учила ее.

—  Это национальная задача — брать в семьи детей-олим, — очень серьезно сказала Атара.

—  Лучше бы не... — бросила, не договорив, Эстер.

—   Что — "лучше бы не"? - спросила учительница. Эстер промолчала. Хотела сказать — лучше бы не

была настолько благородной и не брала меня, выполняя национальную задачу.

—  Ты хочешь перейти в другую семью? — спросила Атара.

—   Нет! Зачем? — вспыхнула Эстер, сама себе отрезав пути к отступлению.

ПОЯВЛЯЕТСЯ ЛЕЯ

Лея, старшая дочь в семье, не живет дома. Она состоит в Палмахе⁹. Эстер знает об этом, хотя ей никто ничего не говорил. Лея похожа на мать: такая же высокая и ширококостная. Лицо у нее плоское, но довольно приятное. Характер неровный — с некоторыми она мила, к другим — безразлична. Эстер, например, для нее просто не существует.

В доме обычно знали, когда Лея появится. Как правило, ее ждали в дни праздников и памятных дат. В этот раз она пришла на три дня. У них была стычка с англичанами, после которой командир приказал ей:

—  Постарайся исчезнуть!

Она, смеясь, рассказала об этом отцу, и он ответил ей понимающей улыбкой.

—   В субботу была стычка с англичанами у деревни Кфар-Гилади, — повторила мать рассказ дочери специально для Эстер, — они требовали, чтобы им выдали нелегальных репатриантов из Сирии.

Лея, мать и Эстер стирали в бараке. Мать заговорила громче, чтобы шум примуса, горевшего под полным котлом, не заглушил ее голоса.

—   Требовали передать им твоих братьев! — подчеркнула мать последнее слово. И так как Эстер не отвечала, добавила: — Мы их защитили.

23

—  У меня только один брат — его зовут Арье, — сказала Эстер, словно не понимая, что имеет в виду мать.

—  Оставь ее! — бросила Лея и уточнила: — На самом-то деле стычка была не с англичанами, а с арабскими пограничниками. Англичане даже не показались там.

—  А... — приняла мать поправку, не выражая неудовольствия. ■— Ну, конечно, они предоставляют арабам право выполнять эту работу.

—  Вот именно. Не случайно вся охрана на севере передана пограничным войскам, которые сформированы из мусульман. И англичане могут на них положиться — они не стреляют в воздух.

Лея вышла, чтобы развесить белье. Мать выключила примус — постельное белье кипело вовсю. Приятная тишина водворилась в бараке.

—  Двое убитых, — добавила мать, обращаясь к Эстер.

■— Из маапилим? — спросила та.

—  Нет, из тех, кто прибыл им на помощь.

Эстер чувствовала себя так, словно она была виновата.

—- Прибыли со всех окрестных мест, из мошавов и киббуцов¹⁰, — пояснила мать. В этот момент вернулась Лея.

Эстер была в замешательстве и не могла произнести ни слова. Она не знала, какого ответа ждала от нее эта женщина, но хотела ответить подобающим образом.

—  Мой брат в другом киббуце, — сказала она после долгого размышления.

В любом случае это был не тот ответ, которого от нее ждали. Когда Эстер выходила во двор помочь развесить белье, она слышала, как мать вздохнула:

—  Пока до нее дойдет...

24

__ Кто просил у тебя пояснений? — упрекнула ее

Лея.

—  Мы должны объяснить ей, что происходит, разве нет?! — настаивала мать.

—  Тогда дай ей газету — пусть сама прочитает, — предложила Лея.

—  Не хватает у меня терпения на нее, — вздохнула мать. Эстер услыхала и вздох, и слова...

Дневник. 2 Хешвана¹¹ 1946

Я начинаю писать дневник. В эту тетрадь я буду записывать свои секреты. Когда девочка начинает писать дневник? Когда у нее появляется большой секрет, который нельзя никому открыть. Или когда ей не с кем поделиться даже самыми маленькими секретами. Легче жить, когда можно рассказать о том, что у тебя на душе, даже если твой собеседник — просто ученическая тетрадь. Когда-нибудь, в будущем, когда все это будет позади (неужели наступит такое время?!), я открою эту тетрадь и спрошу себя: неужели это правда, что я была такой несчастной? Если бы об этом не было написано черным по белому, я бы не поверила...

Нас семеро школьников-олим, а всего в школе тридцать с небольшим учеников. Я с ними не дружу, потому что они раньше учились в школе Альянса¹², где говорят по-французски. Зато я знаю иврит, который выучила в школе при сиротском доме. Поэтому меня направили в среднюю группу, а их — в младшую. Да и в средней группе я подготовлена лучше остальных учеников. Атара говорит, что меня хотят перевести в восьмой класс. Я не знаю, радоваться ли этому — в восьмом классе учитель Элькана, очень уродливый. А в моей группе преподает Атара, она — добрая, во

25

всяком случае — ко мне. Дети недовольны тем, что приходится заниматься группами, что нет отдельной комнаты и своего учителя для каждого класса. А я молчу — ведь они не представляют себе, в каких ужасных условиях можно заниматься, если действительно очень хотеть.

Дома вообще не проявляют никакого интереса к моим занятиям, потому что все много работают. Сестра получила от портного раскроенную ткань и подрядила всех шить. Только я вхожу в дом, как сажусь перематывать нитки с большой катушки на маленькие. Или меня посылают к портному отнести работу или принести от него. В другой раз надо принести воду из колодца. Меня никто не спрашивает про уроки — это мое личное дело. Но почти каждую ночь я просыпаюсь, зажигаю керосиновую лампу и занимаюсь. Моя

названая сестра, с которой я сплю вместе на тюфяке, сердится: свет мешает ей спать. Но мне до этого нет дела. Главное, что когда меня спрашивают на уроке, я могу хорошо ответить. "Царица" — зовут меня в классе. "Шейха" — по-арабски. В классе, когда вокруг меня очень шумно, я сижу, заткнув уши, и мечтаю. Воображение уносит меня далеко отсюда. То мне хочется стать Шейхой-Закией, то — оказаться в незнакомом месте, среди людей, которые будут меня любить и заботиться обо мне. Так продолжается до тех пор, пока не входит учительница. Класс успокаивается. И когда становится тихо, я опять — в школе, на занятиях. Мне грустно — как ни хорошо в классе, но еще немного — наступит полдень, и придется вернуться домой.

Атара знает, что я готова оставаться в школе и заниматься целый день. Поэтому ее удивляет, что в пятницу я обычно прошу освободить меня от урока труда, так как мне надо скорее быть дома.

Почему ты убегаешь, Эстер? — спрашивает она меня каждый раз. Я смотрю на нее, но ничего не отвечаю. Но наверное мой вид говорит сам за себя, и она верит, что я поступаю так ради важного дела. А я тороплюсь убрать дом в честь субботы, сделать все, что в моих силах, чтобы хоть немного облегчить чувство вины перед семьей за то, что не работаю по субботам. Не мою посуду, не зажигаю света. В эти дни я чувствую себя отверженной, хотя сама же отказываюсь работать со всеми¹³. Ведь самые важные дела здесь выполняются но субботам. И это потому, что в этот день и отец, и сын всегда дома.

-- Она летит, чтобы вымыть полы, подольститься к матери, — сообщила Атаре в эту пятницу Сарка.

Кровь бросилась мне в голову, и я решила не уходить. Я не хотела, чтобы она видела, как я стараюсь,

26

27

г

когда убираю комнаты, мою посуду, чтобы не думала, будто я добиваюсь ее милости или доброго слова. И все же я пошла...

Иногда Лея подолгу не навещала нас. Все ждали ее и беспокоились, а мать почти ни с кем не разговаривала. Как только Лея приходила, мать брала у нее газету, прочитывала и начинала разговор с отцом:

—  Слышал новости? А что рассказывают у вас? Говоря "у вас", мать имела в виду иерусалимскую

организацию по приему сельскохозяйственной продукции, где работал отец. Если он не отвечал, она снова спрашивала, но уже на идише¹⁴. Она всячески пыталась хоть что-нибудь выжать из него, но, не получив ответа, возвращалась к своим делам. А у Леи мать обычно спрашивала:

—  Случилось что-то? Та, смеясь, отвечала:

—  Ну что ты беспокоишься? Ничего не случилось. Однажды вышло так, что Лея только-только уехала

и сразу вернулась. А на обычные расспросы матери ответила на этот раз иначе:

—  Что значит — "случилось"? Еще как случилось!

И в глазах ее сверкнула гордость. Она многозначительно протянула матери сумку, та, заглянув в нее, с трудом сдержалась, чтобы ничего не сказать, и обратилась к дочери по другому поводу:

—  Возьми что-нибудь поесть!

Потом она хлопотала вокруг дочери до тех пор, пока та не бросила равнодушно:

—  Ладно, иди, я позабочусь о себе сама. Лея была еще на кухне, когда вошли соседки.

—  Лея, дорогая, мы видели, что ты пришла, — ска-

зала одна из них и добавила: — Мы слышали новости...

Лея намазала кусок хлеба толстым слоем сметаны

и, протянув соседке, как бы между прочим поинтересовалась:

—   Что же вы слышали?

В приоткрытую дверь сунул голову сосед. Он якобы искал жену, но между делом тоже решил услышать подробности от той, которая, по его мнению, была участницей событий:

—  Честь вам и хвала — освободили репатриантов из лагеря в Атлите¹⁵. И какая чистая работа — ни одного убитого! Сколько вас было?

—  Сядь, Менахем, — предложила Лея, и Эстер поспешила встать с табуретки и придвинуть ее гостю. Сама же прислонилась к стенке — так, чтобы всех видеть, а самой не быть на виду.

Чувствовалось, что Лее приятно быть в центре внимания.

—  Ты думаешь, что я там была? — спросила она с улыбкой.

—  Я не думаю, я спрашиваю!

—  Ну ладно, ты прав — я там была.

—  Тогда расскажи!

Лея сидела, облокотившись на стол, и отщипывала виноградину за виноградиной от большой грозди, принесенной прямо из виноградника. Она бросала их в рот, прижимала языком к нёбу и говорила, словно уйдя в себя и не скрывая удовольствия:

—  Что я тебе скажу? Было колоссально!

—  Мы слышали, что наши проникли в лагерь за несколько дней до операции, пробрались внутрь... — Лея утвердительно кивнула головой. — А потом разобрали ружья часовых-арабов, хранящиеся на складе. Это правда?

28

29

г

—   Раз так говорят, значит — правда...

—   Ну, расскажи подробно, что ты нас мучаешь! — лопнуло терпение Менахема.

Лея положила ногу на табуретку, закатала штанину, чтобы посмотреть, что там ее кусает, почесала укушенное место и сказала твердо:

—  Душно здесь. Наверное, приближается хамсин¹⁶. Обычно в это время у вас уже прохладно, да?

"У вас..." — тем самым как бы говоря, что чувствует себя по-настоящему дома там, в киббуце, который находится в центре событий.

—  Мы ждем! Говори же, наконец! — настаивал Ме-нахем. — Нам тоже хочется немного порадоваться.

Наконец она согласилась и стала рассказывать, обнажая в улыбке маленькие белоснежные зубы.

—  Освободили всех. Больше двухсот человек. Было там тридцать семь смелых людей, которые приплыли на лодках, и их должны были отправить обратно в Сирию. Это создало бы прецедент. Впредь всех захваченных стали бы отправлять туда, откуда они прибыли. Поэтому необходимо было действовать. — Лея расправила плечи. — И мы действовали! — закончила она и перевела дыхание.

—  А дальше? — потребовал Менахем. Рассказывая, Лея обращалась только к Менахему,

не замечая всех остальных, словно они не стоили ее внимания. И может быть, они сами думали так же, потому что никак не проявляли интереса к ее рассказу. А Эстер вообше была для Леи неодушевленным предметом, вроде мебели, что стояла на кухне.

—  Это было колоссально, — повторила Лея. — И замечательно, что жители Хайфы поспешили к нам на помощь! Простые люди — из города и его окрестностей. И я уверена — именно они спасли положение. Репатрианты, приехав на грузовиках среди бела дня,

30

сошли в овраге недалеко от киббуца "Ягур", — продолжила Лея, и Эстер слушала, затаив дыхание. — Но там их уже поджидали англичане, и они угодили прямо в руки полицейских. Представь себе, что они почувствовали, — произнося это, Лея поменяла ногу.

—  После всего, что им пришлось пережить, снова оказаться в клетке!

Менахем, словно мешая скатиться непрошеной слезе, заморгал глазами и сочувственно зацокал.

—  Как только они прибыли, — продолжила она,

— их немедленно окружили. Но там было очень много народу, и люди сопротивлялись полицейским, даже нападали на них. Что я вам скажу? Пустили в ход палки, вилы — все, что попадалось под руку. И к ним, конечно, присоединились киббуцники из "Ягура". Полицейские отступили, чтобы вернуться с подкреплением. А мы успели спрятать репатриантов.

—  Короче, колоссально! — подтвердил Менахем.

—  Эстер! — громко позвала мать со двора, и в ее голосе звучало недовольство.

Эстер подошла к порогу и замешкалась. Ох, как не хотелось ей уходить, не дослушав рассказа о геройстве сынов Израиля.

—  Она здесь, мама! — крикнула Лея. — Идет уже,

—  и бросила Эстер: — Ну?!

Сама же продолжала опираться двумя руками о стол. Все остались в комнате. Менахем посмотрел на будильник, который громко тикал на полке, и умоляюще попросил:

—   Рассказывай быстрее, Лея, мне пора идти на работу...

31

—  Слышал, слышал, о вас рассказывают чудеса!

—  отец посмотрел на дочь с гордостью и любовью. Сидели за чаем. От стаканов шел пар. Вечерело.

Эстер с завистью всматривалась в лица отца и дочери: на нее здесь никто так не смотрел! Отец, положив в рот кусочек сахара, шумно отпивал из стакана глоток за глотком и ждал.

—  Соизволила соседям рассказать о вашем геройстве, — проговорил он наконец, — расскажи же и мне...

—  Отец, — Лея махнула рукой, как бы отказываясь,

—  не верь рассказам о геройстве.

—  Почему не верить? Ведь это же факт, что вы освободили репатриантов.

—  Допустим, — согласилась Лея.

Сейчас она была очень похожа на мать. Ее лицо утратило свежесть, как-то постарело, казалось оплывшим и удрученным. "Да она просто устала, — догадалась Эстер, — ведь не может быть, чтобы на такую девушку вдруг напала хандра, словно она такая же, как я".

—  Представь себе, отец, кого мы освободили, — Лея начала свой рассказ по-другому, а Эстер уставилась на ее губы. — Чуть не провалилась вся операция. И из-за кого? Из-за людей, которых мы должны были освободить. У них оказались узлы, чемоданы, набитые барахлом, и они наотрез отказались расстаться с ними. Без их драгоценного имущества для них ничего не значила свобода. У нас не было выхода, и мы сдались. И конечно же, они не смогли идти со своим барахлом — не хватило сил. Большая часть ночи ушла на то, чтобы убедить их выбросить вещи к дьяволу и поторопиться. Они рассеялись по довольно

32

их. Мне, например, достался один беженец, который в какой-то момент заявил, что больше не сдвинется с места, если у него не возьмут чемодан. Я сказала: "У тебя есть выбор — либо оставайся с ним здесь, либо иди за мной, но без него". Всю дорогу он жаловался на то, что мы с ним сделали. А я сама еле передвигала ноги, так устала, и думала: "Для кого мы здесь рискуем жизнью? На кого тратим молодость?!". Извини меня за резкие слова, но, может быть, они действительно не стоили всего этого...

—  Не кощунствуй, — упрекнула ее мать, — эти люди испытали такие страдания, которые невозможно себе представить. Они потеряли все, и неудивительно, что имущество, которое они снова смогли приобрести, так дорого им.

—  Дорого им! — вспыхнула Лея. — А если бы нас поймали, что бы ты тогда сказала?

—  Ты еще поймешь, дочь, что никакая удача не дается легко, не обходится без труда и риска.

—  Кстати, — вдруг обратилась Лея к Эстер, — твоя фамилия — не Коэн?

Эстер смутилась от неожиданного вопроса.

—  Да, Коэн Закия, — ответила она тихо. Лея ударила себя по лбу:

—  Вспомнила! Тот, чей чемодан я тащила, говорил мне, что у него в стране есть какая-то молоденькая родственница.

—  Как его звали? — стала допытываться взволнованная Эстер.

—   Какой-то Коэн из Халеба. Жаль, я забыла его имя. Что-то вроде Моше или Яакова. Я ему сказала: кажется, эта девушка у нас. Вот было смеху! Но потом я разозлилась на него за то, что мне пришлось тащить его чемодан с тряпками. И не стыдно ему было бежать

33

со мной налегке! Наверное, думал, что я украду еп барахло.

Эстер не представляла себе, кто бы это мог быть Е« ничего не сообщили о том, что в страну долже! прибыть ее дядя или двоюродный брат. Кроме того ей очень хотелось сказать, что у нее нет и не може быть такого родственника, который дал бы нести д вушке свои вещи. Но она ничего не сказала, лиш низко наклонила голову. Эстер чувствовала на се презрительный взгляд Леи, словно была одной из те ради спасения которых не стоит рисковать, тратит молодость.

Отец взял третий или четвертый кусок сахара и за пил его чаем.

— А знаешь, Лея, то, что ты рассказывала Менахе му, мне больше но душе. То, что вы сделали, — ко лоссально. — И тут же уточнил: — Я думаю, что эт — колоссально.

ЛУЧ СВЕТА

В пятницу вечером явился Ионатан, Эстер разволновалась еще больше, чем обычно перед наступлением субботы. Ионатан был тем человеком, на которого ей хотелось смотреть бесконечно долго, но поступала она как раз наоборот — все время отводила от него взгляд. Еще ни разу не отважилась прямо посмотреть на него. Она даже не знала, какого цвета у него глаза. Ей казалось, что серые. Такие, как цвет неба сейчас. Серые, но совсем не бесцветные. Серые, как сталь, почти синие. А вообще-то она ясно представляла Ио-натана: высокий, худощавый, с большой шевелюрой. Ведь когда он проходил, она всегда смотрела ему вслед, что бы ни делала в эту минуту.

В пятницу она старательно и быстро выскребла все углы, убрала комнаты так тщательно, что все, казалось, дышало чистотой. Сжав зубы и приложив немалые усилия, до блеска начистила посуду. Она совсем не была уверена в том, что Ионатан заметит, как сияет эта посуда. Может быть, она делала так в надежде, что он обратит внимание на нее? Ведь до сих пор он не сказал ей и двух слов. Да что там! Он еще ни разу не взглянул на нее, не обратился к ней.

— Ранняя нынче зима, — заметил отец и, приготовив снаружи маленький, работающий на нефти обо-

34

35

греватель, внес его в комнату, в которой сидела вс семья.

— Немного дымит — я чувствую резь в глазах — заметила мать.

Каждую пятницу вечером у нее закрывались глаза] и тогда, когда обогреватель не горел вовсе. Это начиналось во время чаепития. Отец читал газету. Мать, положив перед собой молитвенник, чтобы произнест субботнюю молитву, обычно читала немного, до те пор, пока была еще в силах бороться со сном, а пото закрывала глаза, жалуясь на усталость. Сегодня он сошлется на дым от печки. Сарка потомится от скук минут пятнадцать, после чего исчезнет по своим де-1 лам. А она, Эстер, будет сидеть с книгой, в которую и не взглянет, а украдкой будет смотреть на Ионатана. Будет смотреть до тех пор, пока он не отправится спать. Тогда Эстер перенесет свой взгляд на задремавшего над газетой отца и на мать, у которой очки сползут с носа и вот-вот упадут на пол.

На завтра предсказали дождь, но все же она уйдет из дома, она больше не может терпеть их испытующие взгляды.

Она получила куртку военного образца, списанную со склада британской армии. Инструктор Ехи разд им одежду. Это все, что он делал: раздавал то, чт получал для них, и был тем доволен. "Проводи с нам тренировки", — просили его, но он не хотел. "Ва только семеро. Тренируйтесь вместе со всеми деревенскими детьми", — говорил он им. А деревенские дети, и среди них Сарка и Амалия, решили, что их общество закрыто для пришлых. Некоторые из новичков подходили к местным и ждали, что их позовут вместе поиграть. Но Эстер и Геула не унижались, не поступались своим достоинством, ожидая такой милости — чтобы их позвали.

36

.Задумавшись, Эстер подняла стакан и прижала к губам. "Какой странный вкус у чая", — подумала она.

—  Чай с каким-то привкусом, — заметил в ту же минуту Ионатан.

__ фу! — поморщилась Сарка и сплюнула на пол.

Отец тоже отхлебнул из кружки. Все ждали, что он

скажет.

—  Что случилось с чаем, Маня? — обратился он к

матери.

Мать покраснела, словно девочка, которой сделали выговор. Потом она нахмурилась и посмотрела на приемную дочь:

—  Эстер!

—  Да? — ответила та удивленно.

—  Ты мыла чайник не только снаружи, но и изнутри?

Эстер оцепенела. И почему-то все уставились на нее, словно спрашивая и одновременно укоряя:"Это ты мыла чайник изнутри? Это из-за тебя мы пьем такую гадость?".

—  Нет, — ответила Эстер матери.

И хотя она не чувствовала себя совершенно невиноватой, ей хотелось повторять снова и снова:

—  Нет! Нет!

И действительно, колдовство какое-то. Ведь она мыла чайник и снаружи, и внутри. Помнила, как скребла его, сжав зубы. Как много ушло на это мыла!

—  Она сказала "нет", — как бы подвела итог Сарка и добавила: — Можно подумать, что это сделала я...

Отец громко расхохотался.

И словно все это происходило не в субботний вечер¹⁷, Эстер уже было направилась на кухню, чтобы заново вымыть чайник. Но в последнюю минуту спохватилась. Нет, она обещала маме соблюдать субботу, и она не встанет. Приняв такое решение, Эстер заме-

37

тила, как задвигались руки матери, которые выражал] больше, чем упрек. Ведь она была такая усталая так хотела отдохнуть! А теперь ей придется встать выйти на холод. И мыть чайник холодной водой д( тех пор, пока руки не покраснеют. И зажечь примус и ждать, пока он разгорится. И налить чайник и ^ ставить его на огонь. И снова ждать. Вот-вот вод* закипит, будет чай...

Утром Эстер исчезла из дома. Позвала Геулу. Геула| тоже из Халеба, но с другого конца города. Она, как и Эстер, старалась не работать по субботам. Геула шла рядом, вызывающе вскинув голову. Потому что суббота — святой день, и нарушать его — грех. А на мо-шавников она смотрела как на рабов, ведь они не признавали даже этого, единственного в неделю, дня отдыха. И все же Геула к субботе относилась не совсем обычно: делала то, что ей хотелось, вернее, то, что считала возможным. Например, зажигала свет — это, считала она, не работа. А вот примус зажигать отказывалась: для этого нужно было затратить усилие. А она даже в обычные дни старалась отдыхать. "Я не хочу, чтобы мной помыкали", — развивала она свои взгляды перед Эстер. А Эстер краснела, скрывая, как старалась заслужить доброе отношение семьи. Ничего не рассказывала о неудачах, скрывала свои переживания. Не раскрывала подруге и своих тайных чувств к названому брату Ионатану. Ей казалось, что если она выдаст свою тайну, то она, эта тайна, обернется маленьким невесомым облачком, которое унесет ветер. Только скрытая в потайном уголке ее сердца, она реальна, она существует... Избегала даже упоминать

38

свой дом в Халебе, к которому продолжала тянуться ее душа. Геула этого не поймет. Хотя родились они в одном городе, но росли в разных мирах. Поэтому Эстер старалась говорить с ней только о школе.

Геула возвратилась домой, а Эстер направилась к своему убежищу, своему "храму". Там она всегда обращалась к Богу, выражая в молитвах свои самые сокровенные мысли. Было послеобеденное время. Может быть, часа два, может быть, больше. Солнечный свет не мог пробиться из-за густого слоя облаков, которые сразу заволокли небо. Одна, в застегнутой на все пуговицы куртке, которая была ей немного велика, Эстер была так одинока в этом мире, замершем в ожидании грозы!

Люди скрылись в своих жилищах, животные попрятались в норах — все приготовились к грозе.

ЭсТер торопилась к своему убежищу. Когда начали капать первые тяжелые капли, она успела укрыться под каменной плитой и, довольная, смотрела наружу. Она благодарила Бога за это укрытие и готовилась к большому представлению, которое заготовили небеса. Вдыхая влажный холодный воздух, она просила, с благоговением глядя вверх:

— Господи всемогущий! Пусть будет дождь, но не надо грома и молний! Я боюсь их!

Погруженная в свои мысли, вошла она во двор. Ей хотелось скорее переодеться, снять с себя мокрое. Ведь она все равно должна надеть рабочую одежду — сегодня стемнеет рано, и ей придется еще немного потрудиться. Когда она подняла голову, то увидела, что около входа стоит в небрежной позе какой-то незнакомый человек. Он не дал ей пройти.

39

—  Сарка там! — показал он рукой в сторону сосе; него дома.

Еще до того, как Эстер успела что-то сказать, о] услышала громкий голос Ионатана, стоявшего на ш роге коровника:

—  Все в порядке, впусти ее!

—  Ты из этой семьи? — парень не скрывал, что всех здесь знает.

Эстер колебалась, не зная, что сказать.

—  Ты не похожа на них, — объяснил парень сво! отказ впустить ее в дом и добавил: — Ты горазд» темнее их.

Парень улыбнулся, сверкая черными, как у нее, глазами. Она проскользнула у него под рукой и поспеши-» ла в коровник. Навстречу вышел отец, запыленный

потный:

—  Иди в дом, — велел он, — ты нужна матери!

—  Что случилось? — спросила она. Отец задержал ее, не пуская внутрь.

—   Маня! — громко позвал он жену.

—  Иди быстрей, Эстер! — приказала мать. Она вошла в комнату.

—  Убери шкаф! — велела мать и открыла дверцы.)

—  Сейчас? Но ведь еще не кончилась суббота. Мать хотела что-то сказать, но промолчала, сочтя,

может быть, ее протест справедливым. Но все же не отпустила Эстер:

—  Хорошо, не убирай, но останься здесь.

Это была спальня родителей. Из ее окна нельзя было видеть то, что делается во дворе. Эстер слышала удары кирки и звуки скатывающихся камней. А может быть — заливаемого бетона? А где же Сарка? Наверное, она в коровнике, и только ее, Эстер, закрыли. Только от нее что-то скрывают!

Лишь вечером ей позволили выйти. Тот парень ис-

40

чез и в коровнике не было ничего необычного.

_ Что случилось? — снова спросила Эстер, обратившись к отцу, который всегда был к ней добр.

—  А, — усмехнулся он и придвинул табуретку к корове Миреле, — думали, что найдут нефть.

Эстер уставилась на него:

—  Где?

—  Что где? А, нефть... — он уже успел забыть свой ответ, — здесь, под коровой Миреле. Поберегись, чтобы она не брызнула тебе в лицо.

Эстер стало ясно: ее дело — топтаться в грязи, выполнять всякую черную работу. А доверять ей — они не доверяют. Вот и скрывают от нее что-то... Но почему ее считают такой ненадежной? Почему не доверяют

ей?

Сарка стояла, прислонившись к стене коровника, рядом с ней — Далия. Ембо сидел, навострив уши. Эстер решилась пройти мимо него, несмотря на то, что пес злобно зарычал на нее и стал прыгать, дергая цепь. В один из вечеров он обязательно порвет эту цепь, может быть, даже сегодня, сейчас. Ей и надо-то было пройти мимо собаки всего три или четыре шага! Только несколько шагов! Но до сих пор у нее не хватало мужества их сделать. Она еще боролась с собой, когда услышала голос

Сарки:

— Прыгай, Ембо! Прыгай!

Пес очень хотел показать себя, а поэтому с удовольствием послушался Сарку. Сразу после команды он прыгнул, нет, скорее — вылетел, словно стрела из лука. И несмотря на то, что Эстер знала — ему не достать до нее, она очень испугалась. Ведро выпало из рук и подкатилось к собаке, а то, что в нем было, вылилось прямо перед ее мордой. "Владыка Вселенной, помоги мне!" — ужаснулась Эстер. Придя в себя,

41