ПРАЗДНИК, ПОЛНЫЙ ОГОРЧЕНИЙ

Накануне Песах²⁶ Эстер наводила порядок на кухне.) —- Если ты хочешь, чтобы все было кашерным²] — занимайся этим сама, - объявила мать.

Сарка корчилась от смеха, видя, с какой радосты Эстер приняла эти слова. И правда, Эстер была блап дарна матери, по крайней мере за то, что та доверил^ ей чистку и мытье посуды. И вот она мыла фарфор< вые тарелки с золотой каемочкой. Делала это с вели^ кой осторожностью, чуть ли не с благоговением: эт] тарелки были единственным богатством семьи и п назначались только для Песах! После того, как ош просохнут, Эстер перенесет их в комнату. Так велел] мать. Всякое проявление ее доверия Эстер восприш мала как подарок. В ее глазах мать была похожа зеленеющий, пустивший глубокие корни кипарис горном склоне. Но сама она, Эстер, внизу. И ей очен! хотелось прижаться к стволу, а ствол шероховатый п^ всей высоте, он царапает ей лицо и руки.

Посмотрев в узкое окно, которое находилось ш раковиной, Эстер увидела, как мать вошла в дом закрыла за собой обе двери. (Отец поставил допо^ нительную сетчатую дверь — приближается лето, по| явятся комары.) Эстер ловко управлялась со свош делом. "Ну, с посудой все в порядке, почему же я та!

долго на кухне, — упрекнула себя Эстер, — о чем это я снова думаю?.."

Она поставила тарелки одна на другую и подхватила всю стопку. Выйдя во двор, Эстер медленно и осторожно пошла по тропинке, боясь поскользнуться. Но тут ей пришла в голову мысль, что ей придется открывать две двери — наружную и внутреннюю, а руки у нее заняты. Видимо, ей придется попросить, чтобы мать открыла ей. Но как раз этого она сделать не сможет, ведь она до сих пор не знала, как ей обращаться к женщине. Сказать "мама" — не поворачивался язык. Но не называть же ее по имени: "Маня, открой!". Мучаясь сомнениями, не зная, как поступить, стояла она перед дверью. Может быть, мать увидит, что она здесь, и откроет ей. Эстер подождала немного, пока тарелки не стали оттягивать руки. И вот она уже начала уговаривать себя: "Позови ее, назови как хочешь, только позови!". Но губы не слушались ее, как будто их кто-то склеил.

Подойдя вплотную к двери, Эстер попыталась локтем повернуть ручку. Но не так-то просто было дотянуться до нее. И вдруг дверь-сетка открылась изнутри. Эстер невольно отклонилась в сторону, и верхние тарелки, соскользнув, полетели вниз. А ее желание схватить их привело к тому, что она выронила все остальные и тут же услышала звуки бьющейся о бетон посуды. Может быть, Бог насылал на людей и более тяжкие испытания. Но в ту минуту, когда разбивались тарелки и она стояла с распахнутыми в ужасе, лишенными мысли глазами, несчастней ее, наверное, не было на свете человека. А тут еще эта женщина, в ужасе закрывшая свой рот ладонью, вот-вот взорвется гневным криком.

Эстер даже не наклонилась, чтобы собрать осколки. Повернулась и бросилась бежать со двора. Не видя

62

63

г

ничего, миновала забор, огород, виноградник. Ею владело только одно желание — исчезнуть, уйти из этого

мира. Достигнув пустыря, она, обессиленная, опустилась

на землю и лишь тогда вспомнила о случившемся. Ее бросило в холодный пот и она, не в силах сдержаться, разрыдалась. "Господи, забери мою жизнь, _ взмолилась она, — я не могу жить, не могу вернуться домой". Эстер никак не могла решить — за что наказывает ее Бог? За что?

Наступил вечер. Еще издали она увидела Ионатана. Он шел полем. Эстер не пошевелилась. Ей было все равно, найдет он ее или нет. Все равно, что увидит ее непричесанной и заплаканной.

—  Вот ты где, —- сказал Ионатан, остановившись перед ней.

Она ничего не ответила.

—  Пойдем, — сказал он спокойно, — не будь дурочкой.

Он немного подождал.

—  Ночью здесь бродят лисицы, — предупредил он, приблизившись к ней.

—  Неправда! — невольно вырвалось у Эстер. Он сел близко к ней.

—  Нет, правда! Но лисиц здесь, верно, не так много, зато это место кишит шакалами.

Она молчала. Знала, что в этих местах действительно водятся шакалы. Слышала их вой по ночам. Но Хужели они нападут на нее?

~ Сейчас весна, — пояснил Ионатан, — каждый ищет себе пару и устанавливает свою террито-

65

рию, на которую никто не имеет права — только 01

—  А, сказки это, — бросила она с досадой.

—  Ты можешь проверить, — он усмехнулся. — наступлением темноты они обегают границы свои] участков и каждые сто метров делают отметки, остг вляя свой запах.

—  Зачем? — все же поинтересовалась Эстер.

—  Для того, чтобы соседний шакал по запаху узнг — здесь начинаются владения другой семьи. Не сто! переходить границу, вступая таким образом в терр» ториальный конфликт с соседом.

—  Но как делают отметку запахом? Ионатан улыбнулся:

—  Этого я тебе не скажу. Но если ты хочешь ув! деть все это своими глазами — оставайся здесь. Е1 немного — станет темно, и они появятся.

Он встал и, возвращаясь к тому, зачем прише^ спросил:

—  Ты идешь? — и не оглядываясь, направился дому.

Она встала и последовала за ним, безвольная и п< корная, как овца, которую ведут на убой.

Дома ей не сказали ни слова. Все вели себя так, к* будто 5ыл обычный пасхальный вечер. И все же 01 чувствовала между ними и ею невидимую стену. О были одной семьей, а она только сидела за их столо!

На второй день праздника она с Геулой отправил; в Иерусалим к своему дяде Сасону. Брат ее не др! гласил: он жил вместе с другими парнями их киббу1 в поле, в палатках, и там просто не было места девушки ее возраста. Так он написал.

Дядя Сасон, живший в Иерусалиме, был сапожни-_кОм. Его мастерская — узкое, темное помещение — находилась на базаре. А жил дядя с семьей в другом районе города. К его дому надо было идти поднимавшейся вверх запущенной улицей, с одной стороны которой стояли старые, прилепившиеся один к другому дома. Другая сторона улицы была незастроенной, поросшей бурьяном и диким кустарником, между которыми громоздились кучи мусора. Ветер приносил запах гниения, вонь отбросов, но этот подъем к дому дяди казался Эстер дорогой к свободе. С каждым шагом она освобождалась от неуверенности, напряжения, от которых всегда страдала в деревне Иехондав. У дяди она чувствовала себя среди своих, ей казалось, что она вернулась к себе, в Халеб, где такие же дома со множеством квартир и выходом во внутренний двор, в углу которого — колодец. Все привычно — и дома, и комнаты, и люди...

Дядя ласково встретил ее и Геулу:

—  Добро пожаловать, халебские красавицы! Потом он дал им несколько мелких монет, чтобы

они могли побаловать себя в городе.

Он всегда относился к Эстер, как к одной из своих дочерей. А было их у него немало. Однажды он взял ее к могиле праматери Рахили²* и потребовал:

—  Помолись, попроси Бога, чтобы Он помог твоей маме приехать в Эрец-Исраэль.

В другой раз пошел с ней и с одной из своих дочерей к Стене плача²⁹. Он ступал впереди, а они за ним. Эстер ни о чем не спрашивала, и он ничего не объяснял. Но он пригласил ее пойти с ним, и это уже убедило ее в том, что она защищена от всякого несчастья и может спокойно радоваться всему, что уви-ДИт, запоминать все новое, что предстанет перед ее глазами. Сильное впечатление произвели на нее запа-

66

67

хи. Причем в каждом переулке, на каждой улице зап. был особенный. Они с двоюродной сестрой даже пр думали игру — отгадывать, чем создается каждый запахов.

—  Это запах горелого масла и острых пряносте

— сразу определила Эстер, когда они в очередной р свернули в узкий переулок.

И от стен, разогретых зноем, тоже исходил свой з пах.

Эстер не была подготовлена к тому, что ей пре, стояло увидеть, и когда перед ней открылась Стен замерла.

—  Ой! — воскликнула двоюродная сестра схватила ее за руку. А она стояла пораженная, и казалось ей, что перед ними выросло нечто огромное

— до небес!

—  Это Храмовая гора, — сказала она тихо.

Они держались друг за друга, так как чувствовали себя очень маленькими и беспомощными у подножия Господнего трона.

Дядя подошел вплотную к Стене и стал молиться, забыв обо всем и, конечно же, о ней, стоявшей за ним, тоже. Если бы здесь был ее отец, он бы тоже молился, отрешившись от всего, и тоже забыл бы о ней, если бы она стояла рядом.

С любопытством и восхищением всматривалась Эстер в Стену, в трещинах которой зеленели ростки. На самом верху из трещин пробивались кустики роз, и они словно говорили: "Стена старая, но живая, и сама еще дарит жизнь".

Была суббота, поэтому она не могла написать записку³⁰, чтобы вложить ее в почтовое отделение Всевышнего, которое находится между этими, столько повидавшими на своем веку, камнями.

А что бы она написала в записке? Разве можно надеяться, что Бог выполнит ее просьбу и поможет вернуться домой, в галут³¹, если даже ей это так нужно?

Они с Геулой долго гуляли по городу и хорошо провели первый день весны. На деньги, которые дал дядя, сходили в кино. В автобусе, когда они возвращались в деревню, Эстер все еще не пришла в себя от иерусалимских впечатлений. И ей даже казалось, что она пропитана запахами Иерусалима. Мысли ее были далеки от деревни, хотя автобус уже миновал арабские районы и подъезжал к ее теперешнему дому все ближе и ближе.

Когда они приехали, Сарка крутилась около пункта по приему молока. Ей хотелось посмотреть, кого привез автобус. Эстер она не ждала и сочла необходимым это подчеркнуть. Дескать, она вовсе не намеревалась ее встречать.

— Почему ты не осталась у дяди? — спросила она, с издевкой посмотрев на нее. — Разве он не предложил тебе остаться?

В один миг Эстер вернулась к действительности.

68

69

ЧТО ТАКОЕ "БЕЛАЯ КНИГА"?³²

— Завтра будем поститься? — спросила мать. В ее г лосе звучали и сомнение, и уверенность одновременн

Все сидели молча. Отец и сын погрузились в газе Никто не стал отвечать.

Тогда она сказала:

—  Если репатрианты могут поститься, если руков дители ишува³³ объявили, что начинают голодовку, и мы можем хотя бы один день быть вместе со всем

Эстер уставилась на мать, удивленная ее словами страстностью ее тона. ("Руководители ишува" — т часто говорила сама Эстер...)

—  Оставь эти глупости, — возразил Ионатан. Лучше пусть репатрианты едят, чтобы у них были с лы выйти в открытое море.

—  Где это — Специя? — спросила Сарка: она стеснялась спрашивать о том, чего не знала.

—  Это город-порт на побережье Италии, — объяс) нил отец, — там стоят на якоре два набитых бежей цами корабля, и англичане не разрешают им отплыи в Эрец-Исраэль.                                                           \

—  Их называют нелегальными репатриантами, —* поправила мать.                                                          а

Отец кивнул в знак согласия и одновременно задум* чиво проговорил:

70

_- Англичане или злодеи, или, скорее, — дураки.

—  Почему ты так думаешь? — спросил сын.

—  Задерживая там репатриантов, они оказывают нам большую услугу и вредят себе. Весь мир уже говорит об их жестокости. Все газеты на первых страницах помещают описание этих событий. Если бы они разрешили судам отплыть и задержали их у берегов Палестины, как они делали раньше, не было бы никакого шума...

—  Во всяком случае, голодовка - это форма галут-ного протеста, -- подвел итог Ионатан. — Ладно бы голодали только они, но все население страны — это

безумие.

—  Я думаю, что тебе просто жалко своего желудка,

— насмешливо сказала мать.

—  И это правда, — рассмеялся Ионатан, — но вообще, ей-Богу, смешно поститься в таком захолустье, как наш Иехондав, чтобы продемонстрировать солидарность с репатриантами. Ну, кто об этом услышит? Результатом будет только то, что у меня не хватит

сил работать.

—  Галутный это способ или нет, я не знаю, — словно очнувшись от дум, снова вмешался в разговор отец, — но и голодовка может быть оружием в войне слабых против сильных. Подумай только, как теперь все относятся к Англии, Весь мир осуждает ее.

—  Хорошо, — сдался Ионатан, — пусть голодают, но я в это не верю. — И предложил матери своего рода соглашение: — Но тогда не готовь вкусной еды, сделай что-нибудь легкое, например, рисовую запеканку.

—  Герой, — проговорила мать с явным удовольствием и протянула руку, чтобы погладить его по голове.

Но Ионатан отстранился, не дав до себя дотронуться.

71

"Если бы меня захотели погладить, я бы не убр; голову", — подумала Эстер и молча провела рукой своим вьющимся волосам.

Эстер не знала многого. Когда заходила речь о то) чего она не знала, Эстер делала вид, будто все нимает, боясь, чтобы не открылась ее неосведомл( ность, которой она стыдилась. Особенно ее озадач! "Белая книга", о которой часто говорили в доме: ее тировали, много рассуждали о ней. Ясно, это — по тика, и в том, что предложили англичане, есть что-нехорошее. И еще ей было ясно как день — все 31 ют о том, что это за книга. И потому надо быть о< бенно осторожной в разговоре, ведь она не знает то1 что им всем хорошо знакомо. И если они поймут эт у них будет еще одна причина указать на нее пальце и сказать:

— Представьте себе, она даже не знает, что так< "Белая книга".

Из разговоров, которые велись вокруг этой само! книги, Эстер пыталась выловить хотя бы крупиц] чтобы разобраться в том, что ее так смущало. Но п< няла она одно: "Белая книга" — не обычная книга, к; например, "Стихи Рахели"-¹⁴, которая стоит у Леи полке. Эти прекрасные стихи она готова была читат снова и снова, учить наизусть. Ей хотелось погладит эту книгу, как живое существо, никогда не расстават] ся с ней. Но книга принадлежала Лее, и она, Эсте] могла лишь мечтать о ней.

В классе висел ящик вопросов и предложений, и ники бросали в него записки, не подписывая их. Бьи интересно слушать различные вопросы, пожелания стараться угадать, кто их писал, и почему тот ил(

72

иной ученик не высказал свое пожелание открыто, чтобы все слышали, что он предлагает, и могли это обсудить.

Эстер решила воспользоваться ящиком, чтобы узнать о "Белой книге". Но как это сделать? Ведь записку с вопросом она должна написать так, чтобы никто не узнал ее почерка. Дома она не могла скрыться от пытливых глаз матери и Сарки. В свое тайное убежище она попадает только в субботу. А в субботу не полагалось писать записку, какой бы важности она ни была. Эстер закрылась в туалете и написала свой вопрос большими квадратными буквами, лишенными всяких примет. Словно случайно оказавшись возле ящика и сделав вид, будто он ее вовсе не интересует, она бросила в него записку, совершенно уверенная в том, что никто этого не видел. С нетерпением ждала она пятницы — в этот день на последнем уроке обычно извлекали из ящика записки и обсуждали их.

Эстер сидела с безразличным видом, когда Элькана

опрокинул ящик. Из него выпали только две записки.

— Спрашивают: "Что такое "Белая книга"?", —

прочитал Элькана.

И когда он поднял глаза от записки, она опустила свои, будто была поглощена протекающей ручкой. Она с волнением ждала, что ученики, перебивая друг друга, станут демонстрировать свои знания, а она не сможет ничего сказать и будет только слушать.

— Что такое "Белая книга"? — снова прочел Элькана и, оглядев класс, произнес: — Кто ответит

на этот вопрос?

Стояла абсолютная тишина. А когда класс молчит, возникает какой-то необычный, ни на что не похожий звук. Эстер украдкой посмотрела на Мирик. Та тоже молчала, и ее взгляд ничего особенного не выражал, Да она и вообще мало что могла сказать. Рядом с

73

Мирик сидел толстяк Ури, но и он не очень часто вм шивался в разговор — знал ненамного больше свое соседки.

Видя, что класс молчит, Элькана неожиданно пр< цзнес:

—  Ури, что тебе известно по этому поводу? Говор! а мы послушаем.

Ури, который сидел боком к учителю, неуклюже щ вернулся всем своим грузным телом, накрыл левую! руку правой и небрежно процедил:

—  "Белая книга"... э-э... была демонстрация, - и вдруг обратился с вопросом к учителю: — Скажи, Элькана, ты принимал участие в этой демонстрации?

—  Да, — ответил учитель, — шесть лет назад, го есть тогда, когда английское правительство опубликовало "Белую книгу".

Ури, видимо, решил, что на этом вопрос исчерпан, и сидел молча.

—  А что скажет Арик? — не успокоился Элькана.

—  Основные законы... — с трудом выдавил из себя тот.

—  Да, — обрадовался Элькана, — "Белая книга" предписывает евреям селиться только в пределах небольшого района страны. Практически там, где 01 уже живут.

Класс замер в ожидании.

—   А что ты скажешь по поводу запрета репатр! ации? — снова обратился Элькана к Арику.

—  Да, конечно, и это... — произнес Арик таким то) ном, словно все должны радоваться, что он что-то сказал.

—  Разрешения... — нерешительно произнесла Ама-лия тоненьким голоском.

Дети из младших классов тоже участвовали в общих пятничных уроках.

—- Верно, Амалия, — ободрил девочку учитель и продолжил: — В "Белой книге" говорится о жесткой норме разрешений на репатриацию. Когда же норма будет достигнута, придется просить у арабов позволения увеличить ее. И это в то время, когда в ворота страны стучатся сотни тысяч евреев, переживших Катастрофу, тех, кто случайно уцелел в лагерях смерти.

—  Итак, удовлетворена ли ответом та, что положила записку?

Эстер вздрогнула, поняв, что он обращается к ней. И снова украдкой взглянула на Мирик. Та спокойно сидела, ничего не подозревая. Видимо, это оставалось его и ее тайной. И все же она склонила голову над ручкой и не видела ничего, кроме черной доски стола. Только сейчас она поняла — какая глупость, чего я боялась, ведь никто не знает, что такое "Белая книга"! Все еще удивляясь своему открытию, она услышала, что Элькана читает второй вопрос:

—  Почему местные ребята не принимают в свою компанию детей-репатриантов, а вечером просто сторонятся их?

—  Кто написал это? — прошептала Мирик.

Все посмотрели на Эстер. Но она вскинула голову и вызывающе, усмехнувшись, оглядела класс и громко заявила:

—  Во всяком случае, не я.

74

75

КОНФЕТЫ

Дом семьи Гвирц, приемных родителей Эстер, состоял из двух комнат и длинного коридора, именовавшегося верандой, который служил гостиной и столовой. Полками и плотной выцветшей занавеской от коридора была отделена часть, в которой спали родители. До приезда Эстер эта клетушка принадлежала Иона-тану, а родители занимали комнату, в которой теперь располагались Эстер и Сарка. Ионатан же перебрался в комнату Леи. Сарка не упускала случая упрекнуть Эстер в том, что из-за нее Лее, когда она приезжает домой, приходится спать в комнате Ионатана.

На полках, отделяющих комнатку от коридора, хранилось виноградное варенье и запасы продуктов, которые отец привозил из города. Полки были не очень заставлены, а на верхних вообще было много свободного места. На одной из них стояла большая жестяная банка, полная конфет. В пятницу вечером мать раздавала конфеты всем членам семьи, добавляя к ним по две вафли и по кубику халвы в шоколаде.

Когда отец возвращался из города, его всегда ждал стакан чая с кусочком сахара — это был его любимый десерт. Когда кончался сахар, он пил чай с конфетами.

Эстер сама не знала, почему ее мысли так часто обращались к этой банке с конфетами. И что в них

было особенного? Кисленькие, простые конфетки отличались одна от другой только цветом и формой. Были среди них красные, желтые, белые, а по форме — круглые и продолговатые. Держали их в железной коробке, чтобы не отсырели. Вообще-то каждый, кто хотел, мог подойти к полке и взять одну или несколько конфет. Эстер слышала, как мать громко заявила об этом. Сарка, например, постоянно прикладывалась к этой коробке. Когда Эстер стирала Саркину одежду, то всегда находила в карманах две-три слипшиеся конфеты. Но кто она, Эстер, такая, чтобы осмелиться взять конфеты? И все же в мыслях она снова и снова возвращалась к ним.

Может быть, ей хотелось сладкого, как утешения, в котором она так нуждалась. Ведь как Эстер ни старалась, она не могла ни угодить матери, ни укротить эту противную злючку Сарку, ни обратить на себя внимание Леи и, конечно же, Ионатана. Почти ежедневно после ужина она мыла скопившуюся за день посуду. Когда была очередь Сарки, посуда стояла на столе до тех пор, пока мать в раздражении не приказывала:

— Сарка, встань и помой посуду!

Сарка смотрела на мать отсутствующим взглядом и делала вид, словно ничего не слышала. Или же втягивала голову в плечи, стараясь сделаться незаметной, и исчезала из дома. "Злючка", — бросала обычно ей вслед мать, а Эстер вставала и шла мыть посуду.

Случалось, что мать проявляла твердость, и, если Сарка не вставала, несмотря на ее приказание, а Эстер уже готова была мыть посуду вместо нее, мать, обращаясь к Эстер, с досадой говорила: "А ты сиди!". Иногда Сарка смирялась и отправлялась на кухню, а иногда закатывала истерику, и мать, ничего не добившись, замолкала. Но мыла Сарка посуду или нет,

76

77

г

виноватой в том, что ее хотят заставить это сделать, считала Эстер.

— Погоди, погоди, я тебе устрою, — грозилась она, когда они лежали в кроватях. — Ух, и напугаю же я тебя!

После этого она засыпала, отвернувшись к стене, и наверное, видела сладкие сны - как она напугала названую сестру.

А Эстер снова становилась Закией и долго лежала, прислушиваясь к странным звукам за окном, которые обычно раздавались ночью. В это время расположенный к человеку мир простирался только до забора, за забором же начиналась страна шакалов, которые обегали свои владения, оставляя на земле следы, понятные только их сородичам.

За страной шакалов, сразу за виноградником, на-, чиналась страна арабов. А то, что не было со-Г

бственностью арабов, принадлежало англичанам. И _все же они не были безраздельными хозяевами этой земли. Были люди, которые день и ночь следили за ними, делали все, чтобы заставить их уйти отсюда. Если англичане хотели, скажем, построить аэродром или разбить площадку для тренировки собак-ищеек, они знали, что подпольщики постараются помешать им. А если им это не удастся, то в нужный момент насыпят перец на тропинки, чтобы собаки не напали на их след.

Ночью безопасна территория только до забора. Когда Ембо начинает выть, Эстер кажется, что страшные призраки приближаются на крыльях тумана к их дому, а потом то удаляются от него,то снова прилетают. И Ембо то затихает, то начинает выть сильнее. И тогда она заставляет себя встать и подойти к окну — может быть, собака просто воет на луну. Может быть, в этом виновато небесное сияние, которое заставляет ее, посаженную на цепь, проявлять свое собачье беспокойство. Эстер знает, что все собаки воют на луну, и все же ее пугает этот вой.

...На следующий день она мыла на кухне посуду. Брала чашку за чашкой, тарелку за тарелкой, а думала о своей родной матери, образ которой почти стерся из ее памяти. Ей уже трудно было представить себе мать в их комнате, когда она вспоминала дом в Халебе. А ведь там, наверное, ничего не изменилось с тех пор — так же разбросаны по полу обрезки материи, повсюду валяются булавки; все так же заняты шитьем ее сестры. И она слышит голос одной из сестер: "Возьми швабру в руки, Закия, хватит мечтать...¹¹.

Что-то испугало ее, и она вздрогнула, чашка выпала из ее рук. В окне над нею появилась Сарка. Она весело Ухмыльнулась и исчезла. Эстер успела только увидеть

78

79

выражение удовольствия на ее лице: удалось, еще как удалось испугать Эстер!

Еле сдерживая слезы, она собрала осколки и выбросила их в мусорную корзинку. Как хотелось бы ей отомстить злой девчонке за свой испуг, за все горе, которое та причиняет ей! Матери не было дома. Сарка исчезла, чтобы рассказать Амалии о своей очередной победе. Эстер взяла мусорную корзинку и вышла во двор. Возвращаясь, она пошла не на кухню — ноги, помимо ее воли, привели ее к стенке между коридором и комнатой родителей, а руки потянулись к верхней полке, на которой стояла коробка с конфетами. В доме было совершенно тихо. Она встала на табуретку. Покачиваясь, достала банку и, запустив руку внутрь, достала полную горсть красно-бело-зеленых, длинных и круглых конфет. Были среди них похожие на ягоды малины, и все — сладкие, как сахар, обещавшие упоительные минуты, а то и часы в сладком одиночестве. Эстер так надо было подсластить свою горькую жизнь после очередной обиды! Спрятав конфеты в карман, умиротворенная, забыв про обиду, она хотела уже спрыгнуть с табуретки, как вдруг услышала хриплый смех за спиной. Внутри у нее все похолодело, и, вздрогнув, она чуть не упала.

—  А ты - воровка! — перед ней стояла Сарка, и глаза ее не предвещали ничего хорошего.

Эстер вжалась в стенку, не в силах пошевелиться.

—  Положи обратно! — приказала та.

Эстер сунула руку в карман, вытащила горсть кон-: фет и бросила их обратно.

—  Дай мне проверить, — Сарка всунула руку в ее карман, вытащила одну конфету, вложила ее в рот и, злорадствуя, пообещала:

—  Я все расскажу матери!

—  Нет! — умоляюще проговорила Эстер. В ее го-

лосе была такая мольба, словно она просила даровать ей жизнь. Сарка равнодушно сосала конфету.

—  Я тебе подарю, дам... — в отчаяньи, заикаясь, проговорила Эстер.

Сарка рассмеялась.

—  Что ты мне подаришь? Талисман? Это же все, что у тебя есть...

Эстер протянула руку к горлу, словно защищаясь:

—  Я... поеду к своему дяде, он даст мне деньги.

—  Это сапожник-то? — бросила пренебрежительно

Сарка.

Эстер потупилась. Шаги матери послышались во дворе. Сарка вышла, заносчиво вскинув голову. Короткий конский хвостик болтался на ее затылке. Эстер скользнула на кухню и опять принялась за мытье посуды, одновременно вознося молитву Всевышнему о том, чтобы Он протянул свою всемогущую руку и забрал ее отсюда. Неважно куда. Пусть — не домой. Лишь бы как можно быстрее, до того, как с ней случится несчастье.

На этот раз она поехала к дяде одна. Постаралась, чтобы по ее лицу не догадались, как ей плохо. Ее спросили, как поживает семья, как ее брат Арье и когда он приедет в Иерусалим. Она ответила. Но мысли о разбитой чашке, о конфетах и об угрозе Сарки не давали ей покоя, а тепло, с которым встретили ее родные, подействовало на нее так, что она не могла удержаться от слез. Они, конечно, заметили, как она расстроена, но подумали, что, как всегда, скучает по дому. Каждый раз они ей говорили, что это пройдет. "Нет, не пройдет", — мысленно возражала она им, так как была уверена, что это не пройдет никогда. Это уже стало невозможным, наоборот, эта тоска была чем-то таким, что со временем лишь увеличивается. И еще

80

81