торический кружок и его будет вести учитель Элькана. В конце июня заканчиваются занятия. Трава уже выгорела, утратила свой сочный зеленый цвет, значит

—  пришла пора собирать виноград.

Эстер очнулась, заставила себя сосредоточиться на молитвеннике. И впервые подумала — сколько в субботней молитве восхвалений! Как много слов приходится произносить! Может быть, удовлетвориться пусть длинным, но зато одним славословием? Она скажет молитву: "Всякая душа да хвалит Господа...". Какая же вокруг тишина, только щебетанье птиц нарушает ее. Да еще слабое, монотонное жужжанье насекомых, которое только сейчас донеслось до ее слуха. Они кружили в воздухе в поисках распустившихся цветков, которые оживали под солнечными лучами, пробуждаясь к новой жизни. Читая молитву, она дошла до слов: "Славьте Бога, ибо Он добр, и вовеки

—  милость Его". На этом она решила закончить, это был очень подходящий конец. Полная нетерпения, она хотела скорее вернуться к человеку, который назвал себя ее отцом и которого она тоже так называла. Ей хотелось услышать, что он скажет о проделанной ею работе. Она завернула молитвенник в шелковый платок, попросив у Бога прощения за то, что сделала все на скорую руку. Она стеснялась идти по деревне, держа молитвенник в руке, и потому всегда заворачивала его. С бьющимся сердцем, все ускоряя шаг, шла она к дому. Очень тихо было на улице этим утром. Она удивилась, что никого не встретила — ни взрослого, ни ребенка. Куда все попрятались? В приподнятом настроении, торопливо вошла она во двор и вздрогнула: у коровника стоял пикап британской полиции. По двору сновали солдаты в красных беретах — те, о которых ходила по стране дурная слава. Изо всех сил лаял

102

Ембо. По его надрывному хрипу было понятно, что он уже давно исходит злобой.

Безо всякой определенной мысли Эстер направилась к коровнику, около которого было особенно оживленно. Но не успела она приблизиться к нему, как один из солдат крикнул:

- Проваливай отсюда!

И но тому, как он решительно повернулся в ее сторону, она поняла, что он не даст ей пройти. Отступив назад, увидела отца, стоявшего внутри фургона между двумя полицейскими. Эстер все еще не понимала, что происходит. Мать неподвижно стояла около дома, в то время как солдаты непрерывно подносили к фургону ружья, гранаты и другое военное снаряжение. Все это они извлекали из коровника. Взгромоздив на руки очередную партию трофеев, солдаты с явным удовольствием перекрикивались друг с другом, комментируя каждую новую находку. Ембо продолжал заходиться лаем. Но вот один из солдат, которому, как видно, надоел лай собаки, занес над ней обутую в тяжелый ботинок ногу. Когда же Ембо попытался схватить ее зубами, солдат со всей силой обрушил кованый ботинок на морду пса. Пронзительный вой вырвался из глотки Ембо. А еще через мгновенье он жалобно заскулил и замолчал. Солдат самодовольно расхохотался. Эстер оглянулась, ища глазами Иона-тана, но его не было видно. Она подошла к матери узнать, что здесь происходит. Но та молча отстранилась от нее, и Эстер поняла — мать не хочет с ней разговаривать. Неожиданно ее пронзила мысль: "Где было спрятано все это оружие? Неужели там, о Боже?! Но почему ей ничего не рассказали? Хотя бы намекнули — так, мол, и так. А иначе как она могла узнать об этом? Хотя бы сказали: "В коровнике ничего не

103

трогай, особенно тот хлам, что лежит в углу. Оставь все, как есть!".

Машина тронулась, солдаты на ходу попрыгали в нее.

—   Отец! — в отчаянье закричала Эстер и бросилась за отъезжающим фургоном. Вытянув вперед руки, пыталась она ухватиться за борт, чтобы остановить машину, забыв о том, что в одной руке она все еще сжимает завернутый в шаль молитвенник.

—  Береги мать! — крикнул ей отец из фургона. Этот окрик подействовал на Эстер отрезвляюще —

она остановилась посреди дороги, все еще ничего не понимая, вглядываясь в удалявшуюся машину.

Растерянная, несчастная, вернулась она домой. Хотела подойти к матери передать ей, что наказал отец, сказать что-нибудь утешительное. Но та строго и осуждающе смотрела на нее с высоты своего роста, и Эстер промолчала.

Двор заполнился соседями. Они разговаривали между собой, выражали сочувствие матери, но та молчала и лишь в отчаяньи подняла руки. Этот жест был знаком Эстер; она помнила его с тех пор, как плохо почистила чайник, как разбила тарелки. Но тогда он выражал укор, а теперь в нем было страдание.

Но вот появился Ионатан, за ним — Сарка. Видно, он был где-то поблизости, когда солдаты хозяйничали в их дворе.

Мать оставила соседей, а сама пошла в дом. Учительница Атара последовала за ней.

—  Привяжи коров! — бросила мать, проходя мимо Эстер.

С молитвенником в руке Эстер пошла выполнять приказание. Она открыла проход в хлев и стала зазывать коров. В двери заглядывали соседи, чтобы увидеть опустошенный тайник. Удовлетворив

104

любопытство, они исчезли. Вошел Ионатан и, ничего не говоря, стал закрывать четырехугольное отверстие принесенными откуда-то досками, чтобы какая-нибудь корова не сломала себе ногу. Да, это было то самое отверстие, которое обнаружила Эстер сегодня, когда ей пришла в голову несчастная мысль убрать коровник. Как старательно выбрасывала она хлам, сколько прилагала усилий, чтобы ни один угол не остался неубранным!

Привязав коров, она дала им корм и направилась в дом, но, охваченная непонятным ей чувством, неожиданно остановилась. Из окна доносились голоса матери и Атары.

—  Они бы так и так нашли оружие, — говорила учительница. — Ведь не зря они направились сразу в ваш двор. Это был донос, — заключила Атара.

- Может быть, — ответила мать.

—  Так не сваливай вину на девочку, — убеждала Атара, — это несправедливо.

—  Справедливо! — горько рассмеялась мать. — Справедливо или нет, но я просто не могу ее видеть.

—  Ты хочешь ее отправить? — спросила Атара. Мать вздохнула;

—  Куда? К ее дяде — нищему сапожнику? Он мне, конечно, скажет спасибо...

—  Можно — в другую семью.

—  Да ну, кому она нужна...

106

ПОЕЗДКА К БРАТУ

На следующее утро Эстер поехала к брату. Никто в доме не спросил — а как же праздничный вечер в школе? Хочешь ехать — поезжай... Но даже этого ей никто не сказал. Мать сделала вид, будто не слышала, что Эстер объявила о своем желании поехать к брату. А может быть, она действительно не слышала, так как Эстер говорила вполголоса, обращаясь в пустоту, вернее, в пространство, заполненное чистым голубым воздухом. Может быть, Ембо слышал, ведь, увидев ее, он неожиданно завилял хвостом, как бы прося у нее прощения за причиненные ей раньше обиды.

Она содрала немного белья и кое-что из одежды. Нет, не все свое имущество, а только то, что влезло в сумку, хотя и не думала возвращаться.

Когда она уходила, Сарки дома не было — отправилась в школу, — мать была в коровнике. "Ну, прощай, Ембо, — подумала Эстер, — знакомство с тобой было не самым страшным из того, что я пережила здесь".

Подойдя к автобусной остановке, она увидела Ио-натана. Она слышала, что он уезжал на два дня, а затем должен был вернуться, чтобы помогать матери по хозяйству. "Хорошо еще, что скоро каникулы, — подумала Эстер. — А в общем, какое мне теперь до всего

107

этого дело!" В автобусе они сели с Ионатаном рядом но не говорили друг с другом, словно вообще не были знакомы. Автобус проехал уже половину пути, а Ио-натан даже не раскрыл рта. "Если до того, как мы приедем в Иерусалим, он не скажет мне ни слова, — подумала она, — я..."

Равнодушие Ионатана делало Эстер до того несчастной, что ей совсем уже не хотелось жить. Впрочем, даже сознавая это, она знала, что не сделает ничего такого, что противоречит заветам Торы, а иначе говоря, не наложит на себя руки. Но все же, приехав в город, она будет ходить по шумным улицам, не думая об осторожности. Сколько людей лишилось жизни во время дорожных происшествий! Пусть и у нее будет такая судьба, если Ионатан не найдет для нее никаких слов. Если не попытается...

Они уже приближались к религиозному району. Эстер забыла, как он называется. А когда въехали в Иерусалим, Ионатан вдруг спросил:

—  А куда же ты едешь?

—  К брату, — ответила она как можно спокойнее.

—   Я совсем не уверен, что твой брат сейчас там, где ты думаешь, — предостерег он ее.

—  Может быть, я сперва заеду к дяде и спрошу его, где Арье.

—  У тебя есть деньги? — поинтересовался он. Она отрицательно покачала головой.

—   Как же ты поедешь? — удивился Ионатан.

—  С транспортом "Тнувы", — ответила она и подумала: он беспокоится обо мне, немного, но беспокоится. Хорошо хоть это.

Автобус приближался к центру города, петляя по улицам, чтобы не наткнуться на английский патруль. Пассажирам нечего было бояться, но жалко терять время на проверку, да и приятного в этом мало. Во-

108

дитель согласился с ними и повел автобус так, чтобы избежать встреч с патрулем.

—  Когда ты вернешься? — спросил Ионатан таким равнодушным тоном, словно обращался к домам, мимо которых проезжал автобус.

Она молчала и думала: "Пусть он скажет, что я не виновата, или. хотя бы, что виновата не только я. Пусть подтвердит, что они должны были предупредить меня, но не сделали этого. Пусть скажет что-нибудь такое, что я навсегда бы запомнила".

—  Это был донос, — заявил Ионатан, словно угадав ее мысли, — они явились прямо в наш двор, нигде не задерживаясь.

Наконец, доехали до остановки, на которой ей надо было выходить. Они стояли друг перед другом на площади перед "Тнувой". Это было самое горячее время дня. Одни машины привозили продукты и стояли, ожидая разгрузки, а разгруженные выезжали, лавируя между шоферами и грузчиками, которые, пользуясь передышкой, болтали на площади. Шум мешал Эстер сосредоточиться, да еще сумка сильно оттягивала ей руку.

—  Если ты не вернешься, мне придется бросить учебу, чтобы помогать матери, — Ионатан ударил ногой по куче мусора.

Она опять промолчала и стояла, не решаясь взглянуть на Ионатана. А ведь кто знает, может быть, она больше никогда не увидит его. Слезы застилали ей глаза и уже капали на песок одна за другой. Она боялась произнести слово, чтобы не разрыдаться.

—   Ну что же, тогда — до свиданья! — сказал Ио-натан и пошел, не оглядываясь, быстрым шагом.

Она осталась одна. Вокруг грохотали грузовики, но она ничего не слышала, погруженная в свои невеселые Мысли.

109

Когда Эстер вернулась к действительности, здоровенный шофер поднимал тяжелые бочки и укладывал их на движущуюся ленту конвейера, которая катила их дальше. Там из бочек выливали молоко и, перевернув, укладывали на вертящуюся карусель, где их тщательно промывали. Обычно доставленное молоко взвешивал отец, но сегодня это делал другой человек. "Как быстро нашли ему замену", — подумала Эстер и еще подивилась тому, какое хорошее изобретение эта молочная карусель.

Ей стало очень грустно, когда она подумала, что отец сегодня мог быть здесь, а не в полицейском участке. Потом вспомнила, что хотела пойти к дяде Сасону.

Задыхаясь, она поднялась по улице, ведущей к дому дяди. Перед дверью остановилась и удивилась, что от того чувства свободы и раскованности, которое она ощущала, приходя сюда прежде, не осталось и следа. И все же она постучала в дверь, испытывая смутную надежду на то, что ее здесь встретят как свою, что ей будут рады. Но как только она увидела жену дяди, открывшую дверь, тут же поняла, что сделала ошибку, приехав к ним. Поняла по тому взгляду, который бросила жена дяди на ее сумку. Самого дяди, конечно же, в такое время дома не было. Да и не только дяди, ведь все ушли на работу. Дома осталась только эта женщина. Она стояла в этой комнате, единственной в доме, всем своим видом показывая, что только ей принадлежит право на все, что тут есть, в том числе и на многочисленные матрасы, которые лежали один на другом вдоль стенки.

— Я зашла к вам по дороге к брату, — сказала Эстер, запинаясь, но все же желая ей объяснить, что у нее и в мыслях не было у них остаться.

"Совершенно не было такого намерения", — постаралась она убедить себя, хотя, конечно, хотела бы

ПО

здесь остаться. И ясно это стало ей лишь сейчас. А брата она собиралась навещать изредка, когда представится случай.

—  Завтра рано утром я уеду, если найду попутку, — заверила она тетку.

—   Хорошо, — согласилась та и добавила: — А что ты будешь делать с сумкой — оставишь ее здесь?

Считая, что вопрос исчерпан, она взяла в свои большие руки метлу и стала подметать комнату.

—  Я пойду навещу дядю, — сказала Эстер, но не двигалась с места, ожидая, что ответит на это тетка.

—  Хорошо, — сказала женщина, не проявляя к ее словам никакого интереса.

И вот Эстер уже под горячим обжигающим солнцем. Чтобы попасть в сапожную мастерскую дяди, на базар, ей надо было пройти через центр на другой конец города. Она шла, не торопясь, ни о чем не думая. У нее сейчас была, по крайней мере, какая-то цель. На перекрестках проявляла особую осторожность — оказалось, что ей совсем не хотелось попасть подмашину, недавнее намерение показалось ей теперь глупостью.

Дядя Сасон улыбнулся Эстер, когда она вошла в его мастерскую.

Комнатка, в которой он работал, была очень узкая, и Эстер, чтобы поговорить с дядей сидя, пришлось пройти вовнутрь, в нишу.

Дядя сидел у входа и на виду у всех прокалывал кожу шилом, стучал молотком. Он от всей души хотел так отремонтировать изношенную обувь, чтобы она казалась совсем новой, когда он вручит ее заказчику.

111

—  Я больше не вернусь в деревню Иехонадав, —. бросила Эстер в согнутую спину дяди. Впервые она объявила о своем решении вслух, потому что намного легче говорить, не видя глаз, находясь почти в полной, окутавшей ее, как плащом, темноте.

—  А где ты хочешь остаться? — спросил дядя без особой теплоты в голосе.

Она молчала. "Скажи ты!" — требовала она молча.

—   Город — это не для тебя, — задумчиво проговорил дядя.

Он не сказал, что в его доме нет места. Пока не сказал. Она молчала, ожидая, что он еще скажет. Сидела, сжав губы, стараясь не заплакать.

—  Не стоит уходить оттуда, — пытался он воззвать к ее благоразумию, — там у тебя есть возможность учиться. Все мои дети пошли работать, когда были в твоем возрасте, никому не удалось продолжить занятия в школе.

К тому же Эстер еще получает бесплатную еду. В представлении дяди Сасона ничто не могло быть важнее этих двух обстоятельств, и он даже не спросил Эстер о том, почему она хочет уйти оттуда.

—  Смотри, они дают тебе все. Где бы ты могла получать такие свежие продукты, парное молоко, да еще учиться? Мои дочери уже большие, а живут со мной в одной комнате, потому что не могут платить за квартиру.

Эстер однажды слышала, как Маня говорила соседке: "У Эстер есть родные дядья. Тот, который живет в Тель-Авиве, вообще не интересуется ею. А тот, что в Иерусалиме, тоже боится, как бы ее не посадили ему на шею". Тогда Эстер очень рассердилась — какое право имеет она осуждать ее дядей! И если родственник из Тель-Авива правда не отвечал на ее письма, то дядя Сасон всегда был с ней ласков, он даже давал

112

ей иногда груш-другой, а ведь они доставались ему тяжелым трудом. Это просто у матери такая манера чернить людей, подумала тогда Эстер. Она ведь вообще не верит в доброту... "Хороших люден в жизни нет, — говорила она, — они существуют только в сказках¹'.

Во всяком случае, Эстер больше не будет выслушивать ее поучения, не будет бояться ее. И несмотря на слова, сказанные сейчас дядей Сасоном, она уверена, что он — хороший человек, он ведь способен на добро и сострадание. И ей было хорошо с ним. Он показал ей замечательные места в Иерусалиме и всегда ласково принимал ее. И она любила его за все это. Любила? Чувствует ли она эту любовь сейчас?

Сидя молча за его спиной и стараясь сдержаться, чтобы не обрушить поток своих обид на его многострадальную голову, она чувствовала, что ее любовь к нему постепенно испаряется. Но всего сильнее ее пугало то, что еще немного, и она вообще никого не сможет любить, никому не захочет быть благодарной, станет черствой, бесчувственной и одинокой, как брошенный на дороге камень.

— Завтра попробую поймать попутку и уеду к брату, — сказала она дяде.

Это была ужасная ночь. Она спала, как всегда, на одной кровати с Мирьям, семнадцатилетней дочерью Дяди. Раньше она засыпала, не успев положить голову на подушку. А в эту ночь вертелась, стараясь не шуметь, и никак не могла лечь удобно. Кроме того, она боялась, что не проснется вовремя. Она была уверена, что все грузовики ходят рано утром. А тут еще фо-

113

нарь, освещающий улицу и мешающий ей спать. Хоть бы он испортился, ведь она не могла даже укрыться с головой одеялом, так как большую его часть натянула на себя двоюродная сестра.

Она уснула перед самым рассветом, когда все встали, торопясь на работу. Только дядя неторопливо, с удовольствием пил чай. У него даже нашлось время пожелать ей счастливого пути. А его жена, закутанная в халат, на котором красовались совершенно разные пуговицы, демонстрируя великодушие, наполнила овощами питу⁴⁵, чтобы дать ей на дорогу. Дядя еще раз повторил то, о чем говорил вчера. И она почти поверила, что он желает ей добра — ей нетрудно было убедиться, что в его доме для нее действительно нет места. Она решила в любом случае сегодня же уехать отсюда. Поедет к брату и пробудет у него до тех пор, пока не решит, что делать, где жить дальше. Впрочем, они решат это вместе с братом.

—  Она ищет Арье Коэна! — с этими словами девушка ввела ее в палатку и тут же вышла.

Тот, кто оказался перед ней, был занят; Эстер поняла, что пришла не вовремя. Она опустила голову и ничего не сказала, не желая ему мешать. Хотела она только одного, чтобы ее привели, наконец, к брату. Она так нуждается в этой встрече! Да к тому же она очень устала, пока добралась наконец до этих палаток, в которых нет никаких удобств. Нет даже лишнего стула, только табуретка, на которой с очень важным видом сидит этот парень.

—  Так ты ищешь Арье Коэна? — поднял он наконец глаза.

114

Она утвердительно кивнула и подумала: "Что преступного в том, что я ищу брата?!"

—  Он тебе не писал? — осторожно спросил парень. Наверное, он понимал, в каком она состоянии.

—   Где он? — с трудом выдавила она, не ожидая услышать ничего утешительного.

Если она и узнает, где он находится, то как доберется до него? Ведь у нее нет денег. Что делать?

—   Он ненадолго уехал туда, откуда вы приехали, кое-что там организовать, — сказал парень.

Ее словно ударили по лицу. Как он мог уехать, не предупредив ее, ничего не написав ей? Эстер показалось, что она падает, что ноги не держат ее. Но она по-прежнему продолжала стоять. И, не зная как поступить, парень добавил, считая, видно, необходимым внести полную ясность:

—  Не знаю, что мне с тобой делать.

Ее сковало оцепенение. Арье уехал домой, оставив ее здесь. А она так просила его...

—   Жаль, что так получилось, — подвел итог парень и добавил: — Но он не мог написать тебе о своих делах, кроме того, он ведь не думал, что ты так неожиданно приедешь.

Она молча стояла, глотая слезы.

-- Не огорчайся, — попробовал успокоить ее парень, - мы сумеем отправить тебя обратно. А пока — поешь. Рина! - крикнул он, высунувшись из палатки.

Почти тотчас появилась девушка, та, которая привела сюда Эстер.

—   Возьми эту симпатичную девочку под свое покровительство, - сказал он, обращаясь к Рине.

—  Пошли поедим, — позвала та Эстер, но в ее голосе не было особой приветливости.

Они пришли в столовую. Хотя голод уже давно му-

115

чил Эстер, она положила ложку. Посмотрела вокруг. Удивилась, как можно есть в такой суматохе, в таком шуме. Рина достала ей посуду и на этом сочла свою обязанность выполненной. Какой-то парень в расстегнутой, пропитанной потом рубашке ходил между рядами и раздавал еду. Получив свою порцию, сидящие как по команде склоняли головы над столом и дружно как будто соревнуясь, быстро жевали, громко стуча ложкой по тарелке. Только иногда кто-нибудь из них обращался к соседу:

—  Дай соль! Пододвинь хлеб!

Вентилятор медленно вращался под самым потолком, не в силах даже отогнать мух.

—  Посмотри, сколько людей ждут, — резко произнесла Рина, — здесь не место мечтать — поторопись!

И правда — вплотную за сидящими стояли желающие сесть за стол, стараясь не пропустить освободившееся место. Пристыженная, Эстер склонилась над тарелкой и постаралась быстро, как все, очистить ее. Только сейчас она увидела, что в тарелке была картошка с маленькими, прилипшими один к другому кусочками мяса. А рядом с тарелкой лежал хлеб. Подгоняемая Риной, она быстро справилась со своей порцией и, встав, поймала себя на том, что ей жалко уходить отсюда, как тут ни шумно и ни жарко. На улице Рина, жадно припав к крану, долго пила. Эстер последовала ее примеру и пила до тех пор, пока вода не забулькала у нее в горле.

—   Пойдем отдохнем, — предложила Рина и ввела ее в палатку, в которой не было ничего, кроме накрытой одеялом кровати. Рина с удовольствием вытянулась на лежанке.

—  Иди передохни немного, — предложила она своей подопечной.

Но Эстер не торопилась. Хотя она была ошеломле-

116

на всем случившимся, но надеялась, что ее былая самостоятельность или то, что от нее осталось, вернется к ней. И вместе с тем ей показалось, что можно жить, ничего не чувствуя и не желая. И еще ей подумалось, что она подобна дереву, которое пересадили на новое место, но не дали прижиться, врасти корнями в новую почву. И опять вспомнился брат: она так верила ему, а он жестоко обидел ее.

После шума в столовой Эстер особенно остро ощутила тишину.

— Иди погуляй, — предложила ей Рина. — Рядом с водоемом, в котором разводят рыб, ты увидишь разных птиц. Полюбуйся, как ловко они хватают рыб, послушай, как они поют и чирикают...

И Эстер пошла. Никогда раньше она не решилась бы на это. В деревне Иехонадав она вечером не уходила дальше забора, боялась гулять по пустынной, незнакомой территории. А тут и солнце уже село. Эстер остановилась у ворот хозяйства и осмотрелась. Даже внутри, перед забором, местность так отличалась от той, к которой она привыкла, что казалась ей чужой, чуть ли не враждебной. Эстер не хватало бросающихся в глаза скал и голых, как лысина, возвышенностей, не хватало и полоски посаженного леса. Все хозяйство здесь располагалось на единственном во всей округе холме. За воротами начиналась дорога, по обе ее стороны тянулись полосы, распаханные колесами тракторов, — дорогу очищали от бурьяна, который разрастался на холме особенно бурно. А там, внизу, наверное, был водоем. Вдруг она обнаружила, что дорога, в которую она

117

всматривалась, совсем не пуста. Что-то стоит неподвижно между ветками кустарника. Оно — живое грязно-белого цвета, намного больше собаки, но по виду похоже на нее. Это существо можно было хорошо разглядеть, оно как бы находилось за застекленным окном витрины и не подавало признаков страха. Странное, неуклюжее, уродливое создание. И вдруг Эстер поняла, что перед ней — гиена! Неотрывно глядя на зверя, осторожно ступая, она начала отходить в глубину двора. Но гиена не почуяла Эстер, так как ветер дул в противоположную от гиены сторону и относил запах. "У Ембо глаза гиены, - сказал как-то Ионатан, — желтые, как будто янтарные". Сейчас Эстер увидела сама, что это так и есть. Еще секунда, и отвратительный зверь исчез во мраке.

118

"Как удивится Ионатан, когда я расскажу ему, что видела гиену, — подумала Эстер, — а если не поверит или станет расспрашивать, как мне удалось убежать, _То я спокойно скажу: я и не убегала, я смотрела на нее, а она стояла неподвижно, только ее янтарные глаза вспыхивали в лунном свете..."

—  Я видела гиену, — сказала она Рине, когда та позвала ее на ужин.

—  Правда? — спросила та, почти не удивившись. Эстер утвердительно кивнула головой, но Рина шла

впереди по узкой дорожке и не видела этого.

—  Мы устроим тебе проезд, — сообщил ей парень

в тот же вечер.

—  Вот и хорошо, — обрадовалась Эстер, — я поеду

к своему дяде в Тель-Авив.

—  Прекрасно, — с готовностью согласился он. "Дядя или не дядя, главное для него — чтобы я убралась отсюда", — подумала Эстер.

Дядя Эстер жил на улице Петах-Тиква⁴⁶. Это запомнилось ей с того дня, когда она побывала у него с братом Арье, в самом начале ее жизни в Эрец-Ис-раэль. Всего лишь один раз Арье пришел к ней, они отправились погулять. Неожиданно брат предложил:

— Поедем к дяде в Тель-Авив.

Да, это было в самом начале ее пребывания в стране, когда она еще не умела отличать благожелательную улыбку от насмешливой. И не научилась еще на-

119

пускать на себя озабоченный вид, когда кто-нибудь обращается с вопросом.

Так вот, Эстер хорошо запомнилось, что ее дядя жил в Тель-Авиве на улице Петах-Тиква. А эта улица где-то недалеко от центральной автобусной станции. Можно даже дойти пешком. Но вот подошел автобус с большим рекламным щитом на борту.

—  Скоро ли Петах-Тиква? — спросила она водителя. Но прежде отсчитала причитающиеся за проезд монеты.

—  Ну, а что, если скоро? — ответил тот, улыбнувшись. — Пойдешь пешком?

Она не ответила, не понимая, шутит он или нет. С вымученной улыбкой подала водителю деньги. Плата за проезд была довольно высокая, и она подумала, что надо было идти пешком, не бросаться деньгами. Но выйти из автобуса уже было неудобно.

—  Скажите, пожалуйста, когда мне надо выходить, — попросила она водителя.

—   На последней остановке, — уже совершенно серьезно ответил тот. Если так, то не было смысла стоять у дверей, надо было продвигаться внутрь. Когда она проталкивалась, пассажиры ворчали, но 'она ничего не слышала — ее мысли уже были далеко отсюда. Она старалась представить себе, как встретит ее дядя. Неужели он скажет ей то же, что дядя Сасон? Ей очень хотелось верить, что не скажет. Он куда более состоятельный. Она помнила две его комнаты, обставленные приличной мебелью. И у него только четверо детей. И все они еще маленькие. Жена его намного приятнее жены иерусалимского дяди. Эстер почему-то думала, что эта женщина обрадуется ей. А Эстер в благодарность им до блеска выскребет всю квартиру. Увидев, как она старается, тетка, наверное, скажет: "Небо послало тебя к нам. Ведь так много работы

120

по дому. А сколько хлопот с детьми! Ты облегчила мне жизнь — маленькая уже повисла на тебе, она хочет, чтобы только ты кормила и причесывала ее". Эстер сделает ей куклу из тряпок, в доме, наверное, найдутся цветные лоскутки. А для Шломо, который постарше сделает замечательного коня на палке. Она ведь хорошая рукодельница, ей понадобится лишь один старый чулок и несколько поношенных носков, чтобы сделать туловище, и немного шерсти для гривы. А уши сделает из кусочков, которые останутся от куклы; для глаз — маленькие пуговички. Только с носом у нее могут возникнуть трудности. Придется постараться, а то Шломо скажет, что она сделала не коня, а осла. Но она сделает настоящий лошадиный нос и посадит скакуна на палку, которую вытащит из швабры. Еще старый ремень для сбруи, и — поскакали!

Эстер расскажет, как в приюте для сирот она занималась изготовлением игрушек для базара, который устраивали один раз в году на другом конце города, где жили богатые евреи. Деньги, вырученные от продажи игрушек, шли на содержание сирот. Когда она рассказывала об этом в деревне Иехонадав, Сарка очень удивилась, услышав, что они всю неделю питались только хлебом, финиками и сыром. И лишь на субботу готовили обед. Она даже не смеялась, больше того — тень сострадания промелькнула на ее лице. Но рассказывая, Эстер вовсе не хотела вызвать жалость. Наоборот, она старалась доказать, что хлеб, финики и сыр — пища, посланная небом, и за нее надо благодарить Бога. А вот их картошка, которую они макают в сметану, не вызывает у нее желания произносить молитву. И не дай Бог, чтобы ей пришлось возносить благодарственную молитву за эту отвратительную кашу, которую ее здесь заставляют есть...

Дорога до конечной остановки оказалась намного

121