дальше, чем она предполагала. Может быть, потому, что ей пришлось всю дорогу стоять сдавленной с двух сторон.

—  Сейчас улица Петах-Тиква? — спросила она на всякий случай стоявшего рядом мужчину.

—   Ты разве не видишь, что еще нет? — ответил он. И правда, посмотрев в окно, она увидела, что

они едут между апельсиновыми плантациями. "Может быть, британцы устроили заграждения на дороге, — подумала она, — и автобус делает круг, выезжая из города и возвращаясь обратно другой дорогой". И верно — снова появились дома. Но еще нет и намека на конечную остановку.

—  Улица Петах-Тиква? — рассмеялся тот, к которому она обратилась, когда они вышли из автобуса. — Кому это придет в голову назвать улицу в Петах-Тикве улицей Петах-Тиква?

Она не хотела верить своим ушам:

—  Что, может быть, я не в Тель-Авиве?

—  Да, может быть, ты и не в Тель-Авиве, — расхохотался он во весь голос, как бы приглашая вышедших вместе пассажиров и тех, кто проходил мимо, принять участие в веселье.

Вот ведь какая растяпа встретилась ему — не знает даже матери еврейских поселений и ее главной улицы!

—  Это улица Штампфера⁴⁷, — не отказал он себе в удовольствии продемонстрировать свои знания. — И тот, чьим именем названа улица, был мэром нашего города. Но, увы, он умер.

Эстер молча стояла перед своим собеседником, словно для того, чтобы узнать историю этого места или выслушать что-нибудь другое, что он захочет ей рассказать. Она не знала, как отделаться от него, как уйти и искать нужную улицу... Ведь если она произнесет только слово, то сразу разрыдается. Еще одна

122

такая поездка — и последние груши исчезнут из ее кошелька!

У нее уже кружилась голова от всех разъездов, к тому же она проголодалась. А человек между тем положил свою полную руку ей на плечо. Может быть, он наконец понял, как ей плохо, и хочет утешить ее? Как же ей вести себя? Возмутиться и сбросить его руку? Или, наоборот, прижаться к нему и дать волю своим слезам...

Он проводил ее на остановку.

—   Стой тут и жди, пока подойдет автобус на Тель-Авив, — сказал он. — Там и найдешь улицу Петах-Тиква.

Она даже не поблагодарила его. Наклонила голову, чтобы скрыть слезы, которые уже стали капать из глаз.

Подавленная, удрученная, поднялась она на ступеньку автобуса.

—  Мы уже проехали Петах-Тикву? - спросила Эстер шофера, не успев сесть в автобус, и к удивлению своему увидела, что это тот же водитель, с которым она приехала сюда.

С трудом найдя нужную улицу, поднявшись в квартиру, она узнала, что ее дядя переехал в другое место. Подавленная всем случившимся с ней, она приняла это известие довольно спокойно. Какой удар мог быть тяжелым по сравнению с теми, что она уже перенесла? Ведь в душе она с самого начала не верила, что найдет тель-авивского дядю. Так и оказалось. Никто не мог ей назвать его нового адреса. Небрежно одетый человек, открывший ей дверь, сказал:

—   Он переехал в другое место и теперь, как ты ви-Дишь, здесь не живет.

На робкий вопрос Эстер, не знает ли он нового дядиного адреса, тот ответил:

123

—   Мне известно только, что он живет где-то в Бат-Яме.

Она позвонила еще в одну дверь. Но бывший дядин сосед еще до того, как она открыла рот, заявил:

—  Не знаю, и все. Слава Богу, что он убрался отсюда и забрал с собой своих детей, — раздраженно проговорил он и, закрывая дверь, проворчал:

—  Иди морочь голову кому-нибудь другому. Она пошла вниз. Ее одолевало желание опуститься

на одну из ступенек и остаться на ней сидеть. Но у нее нет права занимать их лестницу. Она должна покинуть этот дом. Ей надо подумать и решить, что делать дальше, но не здесь, а на улице. Дома принадлежат их хозяевам, и ей в них нет места.

ОПАСНАЯ ЛИЧНОСТЬ

Незаметно подкрался вечер. Эстер думала, что впереди еще день и у нее достаточно времени обдумать, где провести ночь. Ей ничто не приходило в голову, и она смутно надеялась на какую-то идею, которая вдруг осенит ее. Между тем она оказалась около киоска, в котором продавали всякие сладости, и ей захотелось купить себе что-нибудь вкусное. Но ничего не могла выбрать: ни бублик, ни баранки, ни этот вязкий пирог не соблазняли ее. Но, может быть, ей понравится что-нибудь другое? И она ходила от киоска к киоску, пока совершенно не выбилась из сил, и ноги, ставшие ватными, уже не держали ее. А главное, она пропустила последний автобус на Иерусалим. Впрочем, у нее и не хватило бы денег на билет. Поэтому она все-таки купила большой кусок пирога и стакан сладкого напитка. Не могла себе отказать и в плитке шоколада.

Выйдя на аллею, она опустилась на скамейку, стоявшую недалеко от ночного фонаря. Здесь было не так страшно, хотя страшно все же было, ведь уже наступила ночь.

Пробежала собака, но сразу вернулась и стала обнюхивать Эстер, проявляя явный интерес к ее сумке. За собакой шел человек, он свистнул и крикнул:

— Сюда, Боби!

125

На Эстер он не обратил внимания и звал собаку так, словно велел ей не мешать скамейке, на которой сидела Эстер.

Может быть, она вздремнула, потому что, открыв глаза, увидела, что звезды уже усыпали небо. А высокие деревья на аллее казались совсем черными. Уличное движение затихло, в киоске погас свет. Только вдоль аллеи над деревьями мерцали электрические лампочки. Может быть, пойти туда, к свету? В темноте ей слышались смешки, хихиканье. Эти звуки доносились со скамейки напротив. В этом хихиканье не было ничего страшного, но она все же не решалась всматриваться в темноту, боясь разглядеть, что там происходит.

Так она сидела, не зная, что делать, когда появился какой-то худой, сутулый парень. Эстер не успела испугаться, как он уже уселся рядом с ней. Она отодвинулась на другой конец скамейки и решила, что надо немедленно уйти. Но перед этим она вытащила из сумки сладости и теперь лихорадочно запихивала их обратно. А на это нужно было время.

—  Это все ворованное? — неожиданно спросил парень и, взяв плитку шоколада, поднес ее к глазам.

—  Отдай! — решительно потребовала Эстер, но не осмелилась протянуть руку.

Он и не думал возвращать шоколад. Улыбнувшись, посмотрел ей в лицо:

—  Ты ждешь, пока полицейские пойдут спать? Смирившись с потерей шоколада, она встала и пошла, не зная куда, и тогда он крикнул ей:

Ты что, не хочешь забрать свой шоколад?

Она вернулась, нерешительно взяла протянутую ей плитку и замешкалась, не зная — идти налево или направо.

Он засмеялся:

126

У тебя такое лицо, как будто ты увидела царя

ада.

—   А кто это? — спросила она, все еще не решив, уйти ли немедленно или подождать...

—  Это самый главный черт, царь всех чертей.

—  А... — протянула она понимающе и внимательно посмотрела на парня.

Он был очень худой, светлый, с маленькой, как у птички, головой.

—   Эта скамейка — моя, — заявил он, — я заплатил за нее "квартплату". А поэтому ищи себе другую.

—  Конечно, — ответила она, все еще почему-то мешкая.

Он пристально и задумчиво посмотрел на нее водянисто-голубыми глазами.

—  Может быть, ты просто девочка, которая опоздала на поезд?

Она устало повела плечами и, улыбнувшись, подумала: "Почему именно на поезд? А если мне нужен автобус?".

—  Сядь уж! — потребовал парень. Видно, его раздражала ее нерешительность. — А полиция тебя не разыскивает? Ты ничего не натворила?

—  Почему ты так думаешь? — возмутилась Эстер. Эта вспышка помогла ей пересилить страх, и она в

конце концов села. Да и куда ей идти?

Парень вытащил из кармана сверток, в нем оказалась большая булка. Он разделил ее и протянул Эстер половину:

—  Возьми.

—  Спасибо, — она немало удивилась.

Булка была как булка, но Эстер показалась удивительно вкусной, и она прошептала благодарственную молитву. Парень улыбнулся и сказал:

—  Моя мама, светлая ей память, не любила, когда

127

благодарили за хлеб. "Хлеб получают по праву, а не из милости, — говорила она, — и за него не следует благодарить". Да, так она считала — по праву...

—  А у нас наоборот, — проговорила Эстер серьезно, — самый маленький кусочек хлеба подбирают со стола и целуют. И благодарят за него Бога.

Стоило ей вспомнить о доме, как глаза ее наполнились слезами.                                                              ^

—  Где это — у вас?                                                ,,

—  В Халебе, в Сирии.                                             ^^: Парень удивленно вскрикнул и придвинулся к ней

ближе. Она снова отодвинулась на самый край скамейки и подумала: "Если он пошевелится, приблизится хотя бы еще на сантиметр, я сразу убегу".

Н

128

Он рассмеялся:

—  Ты меня боишься?

Она промолчала, смотря неподвижно перед собой.

—   Нечего меня бояться, — успокоил он ее и добавил: — Ведь у меня нет сил стоять на ногах, а ты меня боишься. Смешно...

—  Ты недавно в стране? — спросила она, слыша какой-то акцент в его произношении и заметив, что он подбирает слова.

—  Это зависит от того, что значит — "недавно'¹, — ответил он и спросил: — А что, тебе не нравится мой иврит?

—   Как раз нет, — она взвешивала каждое слово, чтобы не обидеть его, — просто твой иврит немного сложный, на таком языке обычно говорят те, кто выучил его не в Эрец-Исраэль. Мой брат говорит так же. Он учил иврит в Халебе.

-■ У меня было достаточно времени учить язык. Много месяцев мы находились в лагере беженцев в Германии и ждали, когда сможем приехать сюда.

—  Да... — попыталась Эстер прервать его, испугавшись, что он станет рассказывать о лагерях смерти, о том, что происходило с ним и кто из его родных погиб. Ее пугало уже не его появление, а другое — каждый рассказ из тех, которые она слышала о Катастрофе, оставлял в ее душе тоску, которая долго не проходила, а сейчас ей и без того было страшно и грустно.

—  И как же ты приехал в Эрец-Исраэль? — поспешила она спросить.

—  Слышала о "Хане Сенеш"? Не о знаменитой парашютистке, а о корабле?

—  Не особенно много, — ответила она немного смущенно, как бы прося извинить ее. — Так много кораблей приходит с репатриантами...

—  Но наш был особенный. Его не перехватили! Это

129

было на севере. Корабль сел на мель, от него протянули канат над морем до самого берега. И всем удалось перебраться на сушу. Под самым носом у англичан. И даже место, где принимали репатриантов, было как раз под полицейской пекарней.

—  Теперь я вспомнила, — Эстер постаралась показать, что ей эта история не безразлична.

На самом же деле она ничего не вспомнила. Может быть, это произошло тогда, когда она только приехала и еще не понимала, что происходит вокруг. Когда с трудом отличала иврит от идиша, на котором говорили ее приемные родители. Она вспомнила всех членов семьи, представила себе, как они все сидят вечером за чаем: и женщина, которая на могла на нее смотреть, и маленькая злючка Сарка, которая так допекала ее. Вспомнила и добрую улыбку отца, и безразличную к ней Лею, и, конечно, Ионатана...

—  У тебя есть немного денег? — услышала она вдруг голос парня.

—  Есть, — ответила она, все еще погруженная в свои мысли, и вытащила кошелек.

Он взял его и заглянул внутрь. Она тоже посмотрела, словно им предстояли какие-то общие расходы.

—  Это все? — спросил он.

—  Да, — ответила она уныло.

—  Тогда я возьму только на сигареты, на самые дешевые.

Теперь у нее осталось только на булочку. Но сейчас ночь, до утра, когда она могла бы купить ее, еще далеко...

—  Который час? — все же спросила она.

—  У меня нет часов, — ответил он и поднялся.

—  Куда ты идешь? — испугалась Эстер. Он засмеялся:

130

—  А чего ты боишься больше: что я уйду или что я останусь?

Она опустила голову, предпочитая не отвечать. Он исчез за деревьями, и она осталась одна. Было совсем тихо, и только изредка рычание автомобилей на дороге нарушало тишину. Одна из машин затормозила. Эстер испугалась — а вдруг кто-то направится в ее сторону? Она решила спрятаться за скамейкой. Опустилась на землю и замерла. Трава была высокой и пахла непривычно. Мелкие камешки кололи тело, не давая задремать. Полежав немного и не услышав ничего подозрительного, она встала и, снова сев на скамейку, стала молиться:

—  Господи, пошли обратно этого парня! — Это было все, чего она просила у Бога, гладя голубую бусинку, словно в ее руках был волшебный камень. — Господи, сделай так, чтобы он вернулся...

И когда он, наконец, пришел, она встретила его как брата. А ведь он и был ее братом — по несчастью. Он тоже ночует на голой, твердой скамейке, а не в теплой и удобной кровати.

—  Хочешь закурить? — спросил он.

—  Нет! Ты что!

—  Давай я тебя научу — это помогает согреться. Он приблизился вплотную и протянул ей сигарету.

Она поднесла ее ко рту, но не решилась дотронуться до нее губами.

—  Затянись! — потребовал он.

Она попыталась выполнить приказание, но тут же закашлялась. Оба рассмеялись. Она заметила, что когда он смеется, то не кажется таким уродливым. И все же, когда он смеялся, в нем было что-то пугающее.

—  Сейчас интересно ходить по базару — в это время огромные крысы вылезают из нор и рыскают по свалкам...

131

Она содрогнулась.

—  Не хочешь посмотреть? — он горько улыбнулся. — Поверь мне, крысам в этом городе живется лучше чем людям. У них есть еда. А на нас всем наплевать. Умри я здесь этой ночью, никто и знать не будет.

—  Ты не умрешь, — сказала она убежденно.

—■ Что ты знаешь, цыпленок? Я потерял сознание на улице Алленби⁴⁸, и меня отвезли в "Хадассу"⁴⁹. Продержали там четыре дня и ничего не нашли. Я и сам мог им сказать, что у меня ничего нет — просто загибался от голода.

—  А что было потом? — нетерпеливо спросила она.

—  А потом было, как и раньше. А как они старались там, за границей, привезти нас сюда! Чтобы мы, не дай Бог, не эмигрировали в Америку, "не предали свой народ". Нам говорили: "Только Святая земля будет добра к вам, примет вас с распростертыми объятиями...".

—  Но ведь тебя же привезли вначале куда-то в киб-буц, — упрекнула она его.

—  Верно. Но я хочу быть свободным. Киббуц, хотя там хорошо, напоминал мне концлагерь. А кроме того, я хотел найти кое-кого...

—  Кого?

—   Во всяком случае, сейчас я свободен, — он продолжал, не обратив внимания на ее вопрос. — Не хочу, чтобы мне указывали, где мне работать, что мне есть и где спать, — он еле слышно засмеялся.

Она посмотрела на парня. Она не понимала, его смех — грустный он или насмешливый? А может быть, он смеется над собой?

—  Давай спать, — предложил он и тут же добавил: —- Да не бойся ты!

Он обнял ее за плечи и прошептал:

—  Спи! Подними ноги на скамейку... Вот так... А

132

теперь засни и ни о чем не думай.

Она легла, положив голову на его острые и худые, как палочки, колени. А он гладил ее и убаюкивал. Она поверила, что он послан ей небом и ничего плохого не сделает. Веки ее налились тяжестью, но заснуть ей мешал холод.

—  Миленка, — прошептал он.

—   Что такое — Миленка? — она с трудом разжала губы, чтобы спросить.

—  Миленка была девушка, такая же, как ты —■ черная-черная. Она жила на Карпатах. Эти места сейчас перешли к России. Всегда, когда мне хотелось приласкать ее, подходил кто-нибудь из ее братьев и просил, чтобы я приласкал и его. Она провела четверых братьев пешком через всю Европу. Дошла с ними до Италии. Она слышала о Еврейской бригаде⁵⁰, которая переправляет еврейских детей в страну Израиля.

—  Так почему ты так опечалился?

—  Я потерял ее...

Миленка, думала Эстер сквозь дремоту, девушка с таким именем была на той базе маапилим, на которую она попала, после того как пересекла границу. А потом никогда не встречала ее. Порядок был, когда их распределяли, такой: для каждого возраста —■ свое учреждение. Маленьких — на усыновление. Детей постарше—в детские дома, молодежь — к молодежи...

А Миленка категорически отказалась расстаться с братьями. Они даже пробовали объявить голодовку. И действительно — вместе пройти всю Европу, чтобы здесь расстаться. "Нет! — заявили они. — И будь что будет!" Кроме них, была еще одна девушка с пятью братьями из Венгрии. Их ненадолго оставили вместе на базе, но через два дня насильно разделили, усадили в автобусы и куда-то увезли.

133

Л

—  Пора вставать, моя маленькая дама, — проговорил парень и потряс Эстер за плечо.

Она проснулась и вскочила на ноги, растерянная, не соображая, где она и кто это рядом с ней. Он засмеялся, увидев ее испуг.

—   Но ведь еще ночь, — пришла она в конце концов в себя.

Звезды по-прежнему сверкали в небе. Разве только немного слабее. Холод перед наступлением утра чувствовался сильнее.

—  В четыре часа сюда заявится полиция. А у меня нет удостоверения личности.

—  Но куда можно пойти сейчас? — спросила Эстер.

—  Я, по крайней мере, пойду на базар "Тнувы". Там именно в это время можно немного заработать.

Она стояла, удивленная, в полудреме, и не могла ни на что решиться.

—   Иди приведи себя в порядок, — он говорил с ней как с ребенком, — недалеко отсюда есть пруд. И будь осторожна, а то невзначай проглотишь золотую рыбку.

Она шла и думала, что сейчас он уйдет на "Тнуву" разгружать овощи и фрукты, а она снова останется одна. Когда она услышала про "Тнуву", ей вспомнился стук кувшинов с молоком, дом в Иехонадаве, их двор, Ембо. Она почувствовала домашнее тепло. Разве так важно, кто там хозяин, если это тепло может согреть и ее?

—  Я тоже пойду на "Тнуву", — сказала она, вернувшись умытая. — Поеду в Иерусалим, а оттуда — домой.

—  Домой? — удивился он. — Ты же говорила, что у тебя нет дома.

134

—   Верно, говорила, — согласилась она, — смотря что называть домом.

Они вышли на пустынную улицу. В слабом предутреннем свете виднелись переполненные отходами мусорные баки.

—   В городском управлении, наверное, нужны рабочие, обратилась она к парню, - может быть, тебе стоит пока наняться мусорщиком?

—   Ты что, — проворчал он, - вставать каждый день в четыре часа утра? Нет, это не для меня.

Они бродили по бедным кварталам города. Пугая их, из мусорных баков выпрыгивали кошки. Другие, выгнув гибкие спины, замирали на месте, глядя на них испуганными глазами. Появились первые грузовики, и вот уже улица наполнилась шумом. В открывшейся спозаранку пекарне продавались горячие булочки.

Эстер вошла внутрь и попросила, протянув деньги:

—  Одну булочку.

"Разделить ее или подождать, пока парень уйдет по своим делам? думала она. - Ведь когда он тратил ее деньги на сигареты, то не думал о том, что будет утром".

—  Здравствуй, Кэцэле! — проговорил он, когда они подошли к воротам базара. Он сказал это так, как будто увидел ее впервые.

—  Что такое "Кэцэле"? — спросила Эстер, прежде чем попрощаться.

- "Кэцэле" это маленькая красивая кошечка. Черная и курчавая, как овечка, рассмеялся он и ушел.

Она осталась одна. Стоя перед входом на базар тель-авивского отделения "ТнувьГ, подумала, что ей, оказывается, грустно расставаться с этим парнем. Она заставила себя встряхнуться и пошла искать грузовик, который отправится в Иерусалим.

136

—- Залезай — есть место в кабине, — великодушно предложил ей шофер.

— Спасибо, я люблю ездить в кузове, — виновато улыбнулась Эстер и сразу же забралась наверх.

Она пристроилась в углу, между стеной из ящиков и низким бортом, и подумала, что это место похоже на балкон. Сиди себе на здоровье, отдыхай и любуйся меняющимся перед тобой пейзажем. И благодари Бога за то, что жива, что осталась целой и невредимой после этой ночи, такой страшной, что она ее никогда не забудет. Она даже почувствовала себя почти счастливой. Повертела в руках булочку, задумавшись — съесть ли ее немедленно или, чтобы удовольствие было более полным, подождать, пока перед глазами начнут мелькать виды покрасивее, чем эти невзрачные базарные постройки.

Перед тем, как шофер захлопнул дверцу кабины и включил двигатель, она услышала голоса, и вот уже кто-то перемахнул через борт и оказался рядом с ней.

Ее глаза расширились от удивления — перед ней стоял знакомый парень с птичьим лицом.

—  Разве мне нельзя в Иерусалим? — спросил он, посмеиваясь.

—  А зачем тебе туда?

—   Я еду разгружать товар из этой машины, а вот ты едешь просто так!

—   А...

—  Шофер предложил мне сесть рядом с ним. А я сказал — лучше я присмотрю за ящиками, чтобы они не упали, — он засмеялся.

—  А что ты будешь делать в Иерусалиме?

Он расправил плечи и пошевелился, пытаясь сесть поудобнее и пристроить свои длинные ноги.

—  Говорят: меняешь место — меняешь счастье. Во

137

всяком случае, я на это надеюсь, — сказал он на этот раз совершенно серьезно.

—  А...

Машина проехала переулок с невзрачными домами с облупившейся штукатуркой. Все выглядело особенно непривлекательным еще и потому, что фонари уже не горели, хотя еще не вполне рассвело. В тех местах, где свет горел, он был блеклым и только подчеркивал серость окружающего.

Эстер разломила булочку пополам и протянула половину своему спутнику.

—  Очень мило с твоей стороны, — сказал он и вытащил их кармана точно такую же булочку. — Хлеб можно взять, говорила моя мама, светлая ей память, хлеб полагается каждому человеку, запомни это! Я никогда не забываю ее слов.

Сказав это, он вскочил, стараясь не потерять на ходу равновесия.

—  Может быть, можно сделать наш завтрак посыт-нее? Попробуем — да?! — он заговорщически подмигнул и приступил к делу.

Сперва достал из верхнего ящика два помидора, потом отрезал несколько перьев лука, которые высовывались из щели между досками другого ящика.

—  Для нас все приготовили, как полагается, — сказал он удовлетворенно.

Эстер понимала — он хочет, чтобы она получила удовольствие от еды и не испытывала смущения из-за того, что она досталась таким путем. Ну, пусть... Ее отношение к воровству и к дележу ворованного он узнает когда-нибудь потом...

Она протерла овощи так тщательно, что они заблестели, и с чувством произнесла благодарственную молитву, стремясь смягчить перед Богом их вину за неблаговидный поступок. Парень незаметно улыбнулся

138

и стал медленно пережевывать пищу, стараясь растянуть удовольствие.

Они без особого интереса наблюдали за меняющимся пейзажем. Уже совсем рассвело, но она еще не видела источника света. И вдруг — как в кино! — ее удивленному взгляду открылся солнечный диск, поднимающийся на горизонте.

-   Господи! — прошептала она, перестав есть и подняв руку с надкушенным помидором и двумя перьями лука.

—  Господи! — повторила она с восторгом.

Солнце сияло между горами, и все вокруг стало праздничным и нарядным. Внизу, в ярких солнечных лучах, сверкали капельки росы. И словно по мановению волшебной палочки, стали пробуждаться к жизни все краски природы. "Как же мы любим тебя, наша родина!" — стала напевать Эстер. Песня, которая вспомнилась ей, когда она увидела восходящее солнце. Потом она запела другую песню, в которой тоже звучала любовь к родине, но к другой, к далекой и чужой, которая не нуждается в тебе. Она хотела поделиться этими мыслями со своим попутчиком, но подумала, что не стоит этого делать, он может не понять ее.

Парень посмотрел на Эстер, и в глазах его засветилась тоска.

— Давай споем еврейскую песню, — предложила она, надеясь, что такая песня объединит их, столь разных и непонятных друг другу. Он кивнул головой, и

Эстер запела.

Он поддержал ее и одобрительно положил руку ей

на плечо.

- Что это у тебя? — спросил он, дотронувшись до

голубой бусинки.

139

—  Это — моя удача, —- заявила она, опасаясь, что он станет высмеивать ее.

Он рассмеялся очень тихо, и насмешка, если это была насмешка, адресовалась скорее ему, чем ей.

—  Твоя удача — моя удача. И разве не удача, что мы встретились?

Она искоса посмотрела на него. Лицо без подбородка, нос узкий, вытянутый, рот маленький — птичка, да и только. А глаза живые, светлые, в голубизну. Ночью она правильно представила себе, как он выглядит.

Когда они стали подниматься в город, она вдруг вспомнила, что до сих пор не знает его имени, и спросила:

—  А как тебя зовут-то?

—   Иоэль. Иоэль Герцберг. Ей-Богу, как это мы забыли представиться друг другу? А тебя как?

Она поколебалась, не зная какое имя назвать, и ответила:

—   Меня зовут Закия. Или Эстер. В том-то и дело, что я до сих пор не знаю, какое из этих имен настоящее.

—  Тебя зовут Кэцэле. — нежно сказал он и наклонился поцеловать ее.

Она испуганно отстранилась. Они уже проехали каменные дома нового Иерусалима, и Эстер почувствовала, что сейчас на нее опять надвинется одиночество. Что такое "Кэцэле"? - снова спросила она, стараясь удержать установившееся между ними родственное чувство, которое вот-вот могло исчезнуть.

—  Это маленькая, красивая кошечка, черная и курчавая, как овца...

—  Да, да. Ты мне уже говорил, но я забыла, — ; улыбнулась Эстер.

I

Эстер вернулась в деревню и вошла в дом. Ее не занимало, что здесь скажут, будут ли расспрашивать, почему она уехала, или удивляться, почему вернулась. Она вошла, как обычно входила Лея, ее названая сестра. Бросила сумку и, так как было полуденное время, пошла в коровник и приступила к своим обязанностям, не узнав даже, кто делал эту работу, пока ее не было. Мать, доившая коров, почти не обращалась к ней, мол, пришла и пришла. Лишь Сарка, увидев Эстер, вроде бы довольно миролюбиво крикнула:

—  Мама, Эстер вернулась!

—  Видела, — ответила мать равнодушно.

—  Отца уже освободили? — спросила Эстер, собрав все свое мужество.

—   Нет, — мать пододвинула табуретку к следующей корове. Голос ее не выражал ни неудовольствия, ни радости.

140

141