маслин дали ей, когда отправляли в сиротский дом. "Утешься тем, что он умер в своей кровати", — кто и кому сказал тогда эти слова? Многим ли евреям в наше время удалось умереть в своей кровати? Может быть, это сказали маме.

И снова она слышала монотонный голос Йоэля... Она не решалась привстать, сесть поудобнее, чтобы перебить его. Неожиданно в самой середине рассказа он замолчал, закрыв глаза. Она подумала, что он уснул, и попробовала подняться. Протянув к ней руку, он прошептал:

— Миленка...

Наверное, это имя какой-то знакомой девушки или сестры, подумала Эстер. Значит, он пришел не к ней и рассказывал не для нее. Он перевернулся на грудь и спрятал лицо в ладонях, словно пытаясь найти в них убежище. Она осмелела и погладила его по затылку, как бы это, наверное, сделала та самая Миленка, пожалев этого исстрадавшегося парня. Одного из тех, кто пережил то, что в обычной жизни пережить невоз-| можно.

"Миленка" — так он сказал. Эстер надела ночную рубашку и постаралась тихо проскользнуть в кровать, чтобы не разбудить Сарку, не слушать ее вопросы и попреки. Ей хотелось вернуться к впечатлениям этого вечера — и к рассказу Йоэля, и к своим чувствам, пережить все это еще раз. Ей было так жаль этого парня, что она даже погладила его по голове! Что говорит ей это иностранное имя "Миленка"? Миленка... Это, наверное, польское имя, на еврейское оно не похоже. "Миленка!" Ей вспомнилась девушка с этим

именем — такой, какой Эстер увидела ее в том доме, куда их привезли сразу после перехода через границу. Эстер тогда пошла мыться, но у дверей ванной стояли две маленькие девочки семи или восьми лет: они не пустили ее, заявив, что внутри находится Миленка, и она хочет мыться одна!

—  Хорошо, хорошо, — ответила Эстер, — я тоже хочу одна. Боже упаси мыться с кем-нибудь вдвоем!

Эстер молча ждала, пока эта Миленка не вышла. Она была в халате, от нее пахло хозяйственным мылом. Она взглянула на Эстер карими бархатными глазами, а потом две маленькие девочки схватили ее за руки, и они все вместе исчезли. Эстер осталась стоять, машинально сжимая в руках кусок туалетного мыла, — подарок старшей сестры на дорогу.

...Она осторожно встала, быстро оделась и выбежала из дома. Встретив двух сторожей, объяснила им, что ей нужно срочно что-то сообщить Левитасу.

—  Проводить тебя? — спросил один из них.

—  Да! — не колеблясь, ответила она.

Оба сторожа пошли провожать ее. Им все равно нечего было делать.

У Левитаса горел свет в одном окне, но она стояла, не решаясь войти.

—  Постучать в дверь? — спросил один из сторожей. — Тебя послала мать?

—   Нет, нет, я... сама.

—  Ты что, пришла к этому парню, Йоэлю? Какие дела у тебя с ним среди ночи? — удивился сторож.

Эстер забеспокоилась:

—  Разве уже так поздно?

—  Без десяти двенадцать, — уточнил один из сторожей.

Второй подошел и крикнул:

—  Эй, Ахарон!

164

165

—  Тихо, тихо, — попросила она и, вспомнив, что Йоэль спит в палатке, добавила, — во дворе должна быть палатка.

—  Осторожно, здесь собака, — предупредил ее сторож, не давая пройти во двор. — Она может на тебя наброситься!

Эстер было стыдно перед сторожами и заранее стыдно перед Йоэлем, который, конечно, спросит, зачем она пришла. Ее идея казалась ей все более нелепой, фантастичной.

—  Чего надо? — растрепанная голова Ахарона появилась в окне.

—  Да здесь одна девушка, она хочет поговорить с парнем, который живет у тебя.

—  Йоэль! — закричал Ахарон так громко, что его голос, наверное, докатился до Иерусалима.

На освещенной тропинке показалась высокая фигура Йоэля.

—  Что случилось? — спросил он испуганно. "Он испугался вооруженных сторожей. Все еще боится полиции", — подумала Эстер.

—  Это я, только я, — поторопилась она успокоить его. — Хочу сказать тебе что-то очень важное.

Она отошла от сторожей и тут же забыла о них. И все же ей было трудно найти нужные слова, чтобы объяснить свое появление.

—  Ты говорил — "Миленка", — сказала она запинаясь и, оглядевшись, спросила: — А где здесь можно сесть?

Она пошла, оглядываясь, по улице. Он молча следовал за ней. Найдя удобное место, они сели. Улица была пуста, и им никто не мешал.

—  "Миленка" — чье это имя? — сразу спросила она.

—  Польское... русское. Ты пришла ночью, чтобы это узнать? — удивился он.

Значит — она ошиблась! Она не знала, что ему сказать, как выйти из этого глупого положения. Нет, она больше не скажет ни слова.

—   Нет, скажи, почему тебя так заинтересовало это имя? — настойчиво продолжал допытываться Йоэль.

—     Потому что я знала одну Миленку, — как бы оправдываясь, сказала Эстер и добавила, чтобы не пробуждать в нем напрасной надежды, — но та была из Венгрии.

—   Не может этого быть. Миленка — не из Венгрии. Скорее всего — из Словакии.

—  Возможно, — прошептала она нерешительно, — я не очень разбираюсь в этих странах.

Он обнял ее обеими руками и взволнованно воскликнул:

—  Из Словакии, она из Словакии!

—   Но у нее было четыре брата! — Эстер чуть не плакала, потому что не могла разделить его уверенности.

—  Четыре брата, вместе с ней — пятеро детей. Где

она?

Он пристально и недоверчиво посмотрел на Эстер, как будто она что-то от него скрывала, и, похоже, забыв, что именно она пришла говорить о Миленке.

-  Я не знаю, — ответила она искренне. — Ты уверен, что это она? Может быть, в Еврейском Агентстве знают.

Он вскочил.

—   Ночью ты не сможешь выйти отсюда, — предупредила она. — Придется подождать до утра.

Он стал ходить взад-вперед, точно зверь в клетке.

-  Я познакомился с ней в Фиюме, — помнишь, я рассказывал тебе, — и мы уже решили ехать вместе, ну, и все такое... Но на корабль мы поднялись ночью, в полной темноте, чтобы нас не увидел патруль. И

166

167

пока я узнал, почему ее нет, корабль уже вышел в море. И никто мне не помог. Сказали, что она попала к тем, кто занимается молодежной репатриацией, и им оформят легальные документы. Хоть разбей голову о стену — не прошибешь ее, ничего не узнаешь.

—  Он помолчал, словно собираясь с силами, и продолжил. — Полгода я ходил в Еврейское Агентство, и из-за этого тоже не мог остаться в киббуце. Все время бегал в Агентство, хотя уже ни на что не надеялся. Мне говорили одно: "Ничего не знаем, она не приехала". У нее были родственники в Америке, и Америка больше привлекала ее, но я убедил ее ехать в страну Израиля. Уверял, что мы создадим здесь большую семью, вместе с ее братьями, что все устроится, все будет хорошо, лишь бы она позволила мне немного любить ее. И все-таки она уехала в Америку...

— Но она не уехала туда, — Эстер улыбнулась,

—  она была на базе на горе Кармель со всеми братьями и объявила голодовку, чтобы не расставаться с ними.

168

Йоэль повернулся к ней и решительно потребовал:

—  Говори! Как она выглядела?

—  У нее был халат в полоску. Вьющиеся волосы и малюсенькие усики над верхней губой.

—  Ну, такие и у тебя есть! — рассмеялся он. Потом сел рядом и стал допытываться:

—  А глаза у нее такие же, как у тебя? Правда, как у тебя?

Она утвердительно кивнула.

—  Да! Это она! — почти ликуя, воскликнул Йоэль. — Но только она из Словакии, сейчас я тебе объясню, где находится Словакия.

Он сжал кулаки и торжествующе ударил себя в грудь:

—  Вот здесь Словакия. Теперь ты знаешь, где находится эта страна, правда?

Утром ей рассказала Сарка, что видела, как "тот тип" садился в автобус, держа под мышкой пакет.

"Всего тебе хорошего, Йоэль, — от всей души мысленно пожелала ему Эстер. — Я никогда не забуду, где находится Словакия".

Отца освободили. Он приехал дневным автобусом, тихо и незаметно вошел в дом.

— Перед праздником освободили несколько не очень заметных "преступников", — натянуто улыбнулся он, — важных не отпустили.

Эстер показалось, что только она счастлива — все вели себя как всегда, как будто ничего и не случилось. Даже по стаканчику вина на радостях не выпили. Соседей, которые пришли поздравить отца, поболтать с ним, он принял во дворе. Только новая рабочая одеж-

169

да придавала ему праздничный вид. Потом он зашел в коровник, деловито задал несколько вопросов, мать ответила ему в том же духе — коротко, по делу. Она была молчалива и сдержанна, как обычно. Но сейчас, когда отец вернулся, ее сдержанность говорила об умиротворенности и спокойствии. Эстер, затаив дыхание, мыла посуду. Она и ждала, что отец заговорит с ней, и боялась этого, ведь она не сможет сдержаться, и все увидят ее волнение. Но все же ей очень хотелось, чтобы отец обратил на нее внимание.

Жизнь семьи потекла как обычно. Просто отец дома. Вечером, садясь пить чай, Эстер хотела было произнести благодарственную молитву, но слова застряли у нее в горле. Лея начинала атаку на руководителей еврейского населения, критикуя за бездействие и тех, кто остался в стране, и тех, кто был за границей, кто выступал с речами в Париже и Лондоне, избегая настоящего дела.

—  А мы праздновали в тюрьме нападение на два британских корабля с беженцами, высланными из страны. Это разве не настоящее дело — освободить беженцев, переживших Катастрофу, и вернуть их в страну?

—  Да, это дело, — согласилась Лея, — но четыре корабля с репатриантами были задержаны, беженцев выслали на Кипр, и никто не попытался что-нибудь сделать. А обыски?! Днями и ночами англичане ищут оружие! А восемьдесят три человека, брошенных в тюрьму, — кто заступился за них?

—  Ты сидишь дома, бездействуешь и критикуешь, — произнес отец, подражая ее укоризненному тону.

Она улыбнулась ему:

—   Правильно. Скорее бы получить назначение...

—   А теперь надо собирать виноград, — строго напомнила мать.

170

—  Ну и что? Разве я сказала, что убегу? Не сказала ведь...

—  Еще успеешь воевать, — успокоила ее мать. — А теперь праздники. Соберем сирийский сорт. А как поживает маленькая сирийка? — неожиданно обратилась мать к Эстер. И ее слова снова превратили Эстер в Закию, у нее сдавило горло, как всегда, когда с ней были добры. Ее уже ни в чем не обвиняют... Слезы против воли потекли у нее по щекам. Она поспешно встала и вышла из комнаты. Но успела увидеть, словно в тумане, как мать осуждающе покачала головой.

—  Что ты хочешь? — услышала она вдогонку голос отца. — Она взволнована моим возвращением. Не у каждого же каменное сердце...

25.09.47

Завтра Рош-ха-Шана⁵⁴. Давно я не открывала эту тетрадь — была очень занята. Больше я не буду вести дневник. А сейчас пишу только потому, что завтра мне исполняется пятнадцать лет. Я выбрала день еврейского Нового года днем своего рождения. Когда я приехала сюда, меня спросили, сколько мне лет. Я не знала. Сказала, что напишу брату и тогда отвечу. Надо мной смеялись. Теперь я понимаю, что это действительно было смешно.

Что принесет наступащий год? Пока что — гнойную рану на ноге. Поэтому я дома. Мне больно и страшно — нарыв придется вскрыть.

Произошло то, о чем я раньше мечтала, что приходило ко мне в самых сладких снах. Мне написали, что из Сирии приедет торговец Косто, найдет меня и заберет обратно в Халеб. Но теперь я этого уже не хочу. Не знаю, когда я расхотела вернуться в Халеб

171

и почему... Ведь и сегодня мне не очень-то хорошо здесь, А может быть — хорошо?..

ГОЛУБАЯ БУСИНКА

Когда Эстер ехала в город, чтобы вскрыть гнойник на ноге, она не думала, что после операции ей станет настолько легче. Может быть, это было наградой за ее решительность? За то, что она поехала одна? Конечно, ей было немного страшно, но все же она заставила себя войти в кабинет... Слава Богу, уже все позади... Толстая повязка согревает ей ногу, и ее уже не колют, как раньше, тысячи иголок. Осталась только память о боли, а не сама боль.

Эстер была одета в светлую кофточку и темный свитер, так как с утра казалось, что пойдет дождь. До поездки она не думала о том, что наденет, была озабочена только тем, что ей предстоит испытать. Теперь же она радовалась, что выбрала эту кофточку, которая так шла к свитеру и к ее темной коже. Эстер остановилась перед витриной, в которой были выставлены косметические принадлежности, расчески для волос, пудреницы. Были там вещи дорогие, сделанные, как она думала, из серебра. И хотя она прилежно рассматривала все это, но больше всего ее интересовало собственное отражение в зеркальной витрине. Она убедилась, что за последнее время ее руки стали длиннее, вся она вытянулась и похудела, удлинилась шея, и даже нос вытянулся, зато косточки ключиц исчезли.

173

Она заметила, что даже форма глаз изменилась — они стали продолговатыми, как миндалины.

Совершенно неожиданно в той же зеркальной витрине Эстер увидела... Ионатана. Почему он не в школе? Правда, она сказала ему, что поедет в город, но только один раз, чтобы он мог забыть об этом, если захочет. А он, видно, не хотел забыть. Иначе разве он был бы здесь?

—  Что ты делаешь здесь? Сейчас ведь в школе уроки! — вроде бы упрекнула она его, но глаза ее сияли.

—  Надоела мне школа. Я все равно уйду из нее! Они отошли от витрины, разглядывать ее стало сон

всем неинтересно.

—  Мне нельзя много ходить, — предупредил; Эстер, ничего не ответив на его заявление об уходе из школы, — мне только час назад вскрыли нарыв.

—  Ну и как это было? — спросил Ионатан.

—  Как было? Сразу избавилась от боли, дай Бог нам так же быстро избавиться от англичан, — рассмеялась Эстер.

—   Меня тоже как-то оперировали, — сказал Ионатан, желая дать ей понять, что ее переживания понятны ему.

Приближался полдень.

—  До какого часа ты свободен? Мне надо успеть на автобус...

Ионатан молчал, обдумывая, потом ответил:

—  У меня еще куча времени, — и вдруг добавил: — Я вступил в Палмах.

—   Нет! — воскликнула она испуганно. — Что скажут дома?

—   Ничего, привыкнут. Перед тем, как ушла Лея, тоже была паника.

—   Но... — она была растеряна.

"Все щиты сильных..."⁵⁵, — прошептала Эстер.

—  Что... что? — спросил Ионатан.

—  Я повешу тебе щит на грудь, — попыталась она объяснить свои слова, хотя и сама не очень хорошо понимала их.

И подумала, что подарит ему талисман — это единственное, что она может сделать для него сегодня.

Он хотел ей сказать, что решил записаться в Палмах не для того, чтобы убежать от скучной домашней работы и надоевшей школы, и не потому, что ищет приключений.

—  Корабль "Палмах" захвачен, — сказала она ему, подумав, что, может быть, он не слышал об этом.

—  В иерусалимском округе не берут парней на морскую службу, — Ионатан понял ее слова по-своему,

—  мы — сухопутные животные.

Пошел дождь, и они побежали к единственному масличному дереву, стоявшему в центре площади. Оно приняло их, промокших, под свою крону, словно вернувшихся к нему детей. Эстер била дрожь, и Ионатан накинул на нее свой пиджак.

—  Я не растаю, — улыбнулся он, — вырасту повыше, только и всего!

—   Ты и так уже высокий, — заметила она, — да к тому же ты — "сухопутное животное".

Косой дождь связывал небо и землю тонкими серебряными нитями. Две маленькие собачки носились недалеко от дерева, стараясь поймать друг друга за хвост.

—   Им не страшен дождь — ведь у них есть шуба,

—  заметил Ионатан.

Тяжелые струи воды соскальзывали с веток дерева и текли вниз.

—  С листьев смылась пыль, и стало видно, что они

—  зеленые, — радостно заметила Эстер.

—  Вернее, зеленоватые, — поправил ее Ионатан.

175

Его глаза были очень близко от ее лица, и чем дольше она смотрела в них, тем красивее они ей казались.

— Зеленоватые, как... — он рассмеялся и запел: "Эстер зеленоватая".

Она ответила ему сверкающим взглядом, говорившим: "Да, как эти ветки, которые были покрыты серой пылью. Так и я — лишь теперь стала естественной. И такой буду всегда. Если торговец, о котором мне написали, найдет меня и спросит: "Ты — та Закия, за которой я приехал, чтобы забрать ее в Халеб?" — я

176

отвечу ему: "Кто это — Закия? Я — Эстер. И мое место — здесь. Разве вы не слышали, господин Косто, что Ионатан вот-вот уходит служить..."

"Ионатан, кто это — Ионатан?" — может быть, спросит он. Ведь он не знает Ионатана. И она объяснит ему, стараясь найти самые точные слова: Ионатан — это надежда, что когда-нибудь ее жизнь станет прекрасной. Она уже ощущает вкус этой жизни на кончике языка. Ионатан — это молодой кипарис, который расцвел в тени высокого дерева, Ионатан — это молитва..."

—   Ионатан! — позвала Эстер.

—  Да? — Ему показалось, что она о чем-то спросила.

Эстер склонила голову:

—  Нет, ничего.

И только повторяла про себя имя того, кто целиком овладел ее сердцем...

Ионатан получил повестку явиться в отряд и пришел домой проститься.

—  Никто не уходит в середине учебного года! — возмутилась мать.

—  Это-по твоему, — сказал сын, — еще немного, и пойдут все.

—  Это не совсем так, — возразил отец, — создается впечатление, что обеим сторонам нужна передьшлка. Опять начинаются переговоры. Скоро состоится Сионистский конгресс. Поедут в Лондон...

—  Отец, это — напрасные надежды. Сейчас 1946 год. Ты еще вспомнишь его.

Все уговоры родных остаться дома не подействовали на Ионатана.

177

—  Вы стремитесь подгонять события, чего бы это ни стоило, а они должны идти своим естественным ходом, — возмущенно говорила мать, обращаясь к старшим детям.

—  Мама, только так можно чего-то добиться, только если действовать активно, — Ионатан посмотрел на мать и улыбнулся, — разве ты не думаешь так?

Мать вздохнула:

—  Мое мнение... Сейчас я как раз думаю над тем, как дорого плачу за это свое мнение... И еще заплачу.

Ужин на столе остыл. Мать, задумавшись, грызла черствую хлебную корку. Сарка лениво ковырялась в каком-то блюде. Отец пил свой любимый чай. Ионатан с отреченным и невеселым видом что-то жевал, а Эстер смотрела только на него.

—   Увидите, — начал он снова, словно оправдываясь, — англичане оставят страну. Их положение здесь не очень прочно, и все, что они делают — лишь попытка прикрыть свою слабость.

—  И все же я не уверен, что ты должен сейчас уходить, — включился в разговор отец. — Лея дома не живет, я бываю только по выходным. Как можно взвалить всю работу на мать?

—   Не в этом дело, — твердо сказала мать ровным голосом, — я не одна, со мной Эстер. Дело в том...

"Со мной Эстер". Так и сказала — ясно и определенно. Эстер широко открыла глаза от удивления. Высокий кипарис покачнулся и приблизил к ней свои ветви. Эстер уткнула голову в ладони а потом, отстранившись, стала изучать их как нечто значительное, что было источником ее силы.

Вдалеке послышались выстрелы. Отец внимательно прислушался и определил:

—  Это не в нашем районе, может быть — в Иеру-

178

салиме. Во влажном воздухе звук разносится на большие расстояния.

—  Такие звуки издают пробки, когда их вытаскивают из бутылки, — заметила Сарка.

—  Дура, — обласкал ее брат от всего сердца.

—  Пойдем! — Ионатан остановился около Эстер, стоявшей возле раковины, полной посуды.

Эстер даже глазом не повела — около нее вертелась, посмеиваясь, Сарка.

—  Смейся, смейся! — обратился к сестре Ионатан.

—  Домоешь ты!

Сарка удивленно посмотрела на брата, не поверив своим ушам.

—  Да, да. Займись-ка делом! — он схватил ее за плечо и подвел к раковине.

—  Не буду! Не буду! — упиралась она и вертелась, как дикая кошка.

—  Оставь ее, — попросила Эстер, — ну что за дело

—  посуда.

Она молча и старательно домыла посуду. Ведь это

—  последний раз она при нем возилась на кухне.

—  Пойдем! — настойчиво повторил Ионатан, не думая о том, что его услышат, и не интересуясь теми, кто его услышит.

Он вышел, и Эстер пошла за ним. Ночь была темная.

—  Хочешь, пойдем в страну шакалов? — спросил он. — Она еще не разделена на зоны. Самцы еще не начали выбирать себе пару. Сейчас эта земля принадлежит всем шакалам.

—  Пойдем лучше туда, где я молюсь, — попросила

179

Эстер. Это место тоже входит во владения шакалов, кроме того, оно — собственность Еврейского национального фонда⁵⁶. И все же оно принадлежит ей, единственное место на свете, где она хозяйка.

Она шла с Ионатаном и ничего не боялась. Эстер благословляла каждый шаг, который они сделали вместе. И хотя они никого не встретили, она знала, что земля эта заселена живыми существами. Лягушки кваканьем оповещали о своем присутствии.

—  Ква-ква! — позвал Ионатан Эстер.

—  У лягушек такие же повадки, как у шакалов? — поинтересовалась Эстер. — Они тоже выбирают под-

—  Да, самец выбирает себе участок болота и провозглашает — мой. А затем приглашает свою даму, и они вместе сидят рядом три дня. Так они "знакомятся".

Эстер молчала. ,

—  Пойдем, пойдем... — он обнял ее, она попыталась отстраниться. — Что, мама из Халеба не разрешает?

—  Нет, не мама, — ответила она серьезно. — Здесь я молюсь, и здесь надо вести себя соответственно.

Он сел, прислонившись к камню. А она не видела ничего, кроме устремленных на нее глаз и ночного неба, отражавшегося в них. Все отступило — грустные и веселые воспоминания, заботы недавние и постоянные, все прежние огорчения и радости.

—  Что это у тебя? — спросил он удивленно: она поднесла голубую бусинку к его глазам.

—   Ничего особенного, — произнесла шепотом Эстер, — талисман.

—  А для чего он? — Ионатан подержал в руке бусинку, словно взвешивая ее.

Не говоря ни слова, она подняла руки и, сняв бусинку, повесила ее ему на шею. Он рассмеялся, она не

180

поняла — от смущения или потому, что она поднесла ему такой дешевый подарок.

—   А как ты будешь без нее? — спросил он растроганно, и она поняла, что ее опасения напрасны.

И все же она не осмеливалась сказать, что талисман ей больше не нужен, ведь она уже нашла свое счастье.

—   Береги эту бусинку, — прошептала она, — это все, что я могу подарить тебе.

—  Ты можешь подарить мне значительно больше, — ответил он очень серьезно, — ты сама не знаешь, как ты богата.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹    Название "Иехонадав" происходит от ивритского слова "ханда-ва" — плодородие.

Сиван - девятый месяц года по еврейскому календарю, приходится на май-июнь.

²    Халеб, или Алеппо город в Сирии.

³    Эстер (Эсфирь) — жена персидского царя Ахашвероша (Артаксеркса), которая вступилась за своих соплеменников-евреев и сумела избавить их от гибели, уготованной им первым министром царя Амманом. Об этом рассказано в библейской Книге Эсфирь.

⁴    Мошав (ивр.) - кооперативное сельскохозяйственное поселение, основанное на совместном владении техникой и сбыте продукции при сохранении частной собственности на землю и имущество.

⁵    Дожди в Израиле идут с конца октября по апрель.

⁶    Маапилнм (ивр.) — букв, "дерзновенные", так называли нелегальных иммигрантов, прибывавших в Эрец-Исраэль в период британского мандата.

⁷    Строки из псалма 121.

⁸    К числу осенних праздников относятся: Рош-ха-Шана {букв, "начало года") — двухдневный праздник в начале нового еврейского года, когда на небесах определяется судьба человека на весь следующий год; далее следуют девять дней покаяния,

183